ж ему, кроме
Как бюргеров зреть,
Вассалов своих?
Нищеты – робкая мебель!
‹…›
От тебя грешного зренья
Как от язв, трудно отвлечь.
Венский стул – там, где о Вене –
Кто? когда? – страшная вещь!
В поэзии Цветаевой обнаруживаются свойства и функции сочетаний однокоренных слов, восходящие к художественной системе русского (и – шире – славянского) фольклора (Евгеньева 1963: 101–247; Толстой 1971). Однако свойства фольклорного приема в ее контекстах проявляются более четко, чем в самом фольклоре, – благодаря перенесению приема из контекста типичного в контекст нетипичный (преодоление автоматизма в восприятии определенного приема). А. П. Евгеньева показывает, что у таких сочетаний, как пахарь пашет, седлать седло, золотом золотить, мед медвяный и др., синтаксическая семантика заключается прежде всего в выражении типичности, полноты и интенсивности явления как процесса и в выражении существенного типического признака предмета (Евгеньева 1963: 149). Подобные тавтологические сочетания у Цветаевой выполняют ту же основную функцию типизации и усиления: – Пусть моей тени / Славу трубят трубачи! (II: 142); Черный читает чтец (I: 292); Треплются их отрепья (I: 277); Вот ты и отмучилась, / Милая мученица (I: 281); Ревностью жизнь жива! (II: 203); Нет, сказок не насказывай (II: 162); Чтоб выхмелил весь сонный хмель (П.: 36); Смотрины-то смотреть – не смотр! (П.: 31); Я свечу тебе в три пуда засвечу (П.: 46); Ветер рябь зарябил (П.: 51); Уста гусляру припечатал печатью (П.: 90); Не скрестит две руки крестом (I: 545); Он гвоздиками пригвожден (II: 151); Перелетами – как хлёстом / Хлёстанные табуны (II: 193); То не черный чад над жаркою жаровнею (П.: 67); В глубинную глубь затягивает (П.: 72); Наш моряк, моряк – морячок морской! (I: 544); Союзнически: союз! (П.: 198).
Типизация, так широко представленная корневым повтором у Цветаевой, является одной из характерных черт ее стилистики, восходящей и к средневековому стилю «плетение словес», и к классицизму XVIII века, – чертой, ведущей к обобщению типизированного признака. Яркое отражение сознательного стремления Цветаевой к типизации как основе абстрагирования и абсолютизации можно видеть, например, в авторских ремарках, сопровождающих списки действующих лиц в драматических произведениях: Девчонка. 17 лет, вся молодость и вся Италия… Горбун, как все горбуны («Приключение» – III: 458); Трактирщица, торговец, охотник – каждый олицетворение своего рода занятий («Метель» – III: 358).
В стихотворении из цикла «Стол» находим любопытное совмещение предельной конкретизации с предельной типизацией вплоть до абсолютизации признака: максимум конкретности у Цветаевой становится той границей, за которой начинается абстрагирование:
Сосновый, дубовый, в лаке
Грошовом, с кольцом в ноздрях,
Садовый, столовый – всякий,
Лишь бы не на трех ногах!
Как трех Самозванцев в браке
Признавшая тезка – тот!
Бильярдный, базарный – всякий –
Лишь бы не сдавал высот
Заветных
Конкретизация предметного признака в слове столовый –’предназначенный для столовой комнаты’ – вызвана положением слова