нас пацанов это и не интересовало, стояло почти посреди порта, но было неприметно на фоне громоздких складов и разветвляющихся железнодорожных путей. В наружном исполнении здание почти не отличалось от оригинала, так как не были видны следы явных изменений в фасаде, коньке и в стенах, и даже второй вход в баню, выбитый рядом с первым, слегка портивший некогда строгий видсооружения, не менял его черты. Внутренняя составляющая здания имела более серьёзные изменения. Явные следы перестройки были видны на несущих стенах здания. Внутренние стороны стен были постоянно сыры, и эта влажность вырисовывала сколы от внутренних кирпичных перегородок. На потолке были видны следы от разрушенной лепнины. В результате всех этих изменений образовалось одно большое пространство с единственной лампочкой на потолке. Это внутреннее пространство было разделено на два равных помещения высокой дощатой перегородкой, по разные стороны которой обустроили женское и мужское помывочные отделения. Перегородка не упиралась в потолок, и сделано это было не из соображений экономии материала, а в целях экономии электроэнергии. Одна тусклая лампочка в мутном плафоне висела над перегородкой, освещая оба отделения.
Женское отделение в конце рабочего дня всегда было заполнено пожилыми женщинами и молодухами с их детьми, а во втором редко раздавались мужские голоса. Мужчины – рабочие порта по каким-то неведомым мне причинам долго в бане не задерживались, да, собственно, мужчин в порту почти и не было. Всю самую тяжёлую работу выполняли женщины. Будучи грузчиками и «погрузчиками», «лошадьми», «лебёдками» и «талями», они носили, перекатывали, поднимали, загружали и выгружали мешки, коробки, ящики, тюки и прочий народнохозяйственный груз. Грузили, разгружали, носили на себе, но при этом всё же оставались «слабым полом». Женское начало даже в этих, рабским трудом униженных душах брало верх. Они оставались чувствительными, слабыми, ранимыми и беззащитными. Пыль и пот на лицах женщин-грузчиц не придавали им шарма, не красили их глаза задорным блеском, не раскрывали в ожидании чего-то таинственного увядающие лепестки их плотно сжатых губ, как не подчёркивала линию талии роба – брезентовые брюки и куртки. Грустили ли замученные безысходностью жизни эти хрупкие женщины? Конечно! Вспоминая свои молодые годы, нередко тяжело вздыхали, но никогда и никому не жаловались на свою судьбу, и хотя жизни у всех были разные, итог ныне был у всех один. Беспросветная нищета! Мечтали ли они? Естественно! Мечтали о светлом будущем, но не о том, что катилось из динамика радио, не о том, что пестрело на страницах всех газет (видя беспросветную нищету они не верили в то будущее), а о семейном счастье, о добром и заботливом муже, о полной чаше на столе. В своих мечтах они видели себя в туфельках на высоком каблуке и в красивом цветастом крепдешиновом платье. В один день видели себя под руку с молодым красивым мужем неспешной походкой прогуливающейся