предупредил Иван.
Юрий смотрел, ничего не понимая: и впрямь Иван рассердился. Но за что?
– Да ты же сам… – начал он, но Иван опять перебил:
– Делай что хочешь. – Он встал. – Это тебе мой первый совет. А теперь – прости: пора мне ехать. Может, у меня и Переяславля уже нет, пока тут спорим.
Он, не глядя, чувствовал, как чутко напряглась Ольга. Юрий пригнул холеный лоб, лишь одна морщинка прорезалась: Иван уедет и первый совет станет последним. Он сжал маленький рот, стукнул ножом о блюдо. Из боковой дверцы вылез огромный холоп, замер, как истукан.
– Иди, Звяга, в погреба, приведите сюда Святослава. Постой: цепь с него снимите.
Холоп вышел.
– Ха! Сам увидишь, как его выпускать. Сидит – никто не знает.
Иван повертел в пальцах шарик из мякиша, сплющил о стол.
– Кадьяк давно доложил о нем хану и о том, что ты город крепишь против него, тоже доложит. Эх, брат!
Это «эх!» подействовало.
– Почему против него? Против тверичей. Да ты сядь.
– Это уж как Кадьяк доложит…
Юрий уставился в солонку, глаза закосили. Иван сдержанно вздохнул, отвернулся. Знает ли Ольга его жизнь?
Долго стояла тишина. Наконец за дверью затопали, кто-то ругнулся, и стража втолкнула в дверь Святослава Можайского.
Он стоял посреди палаты, жмурился на свет. Был он бос, тучен, зарос пегой щетиной. Верхних зубов не хватало. Рубаха на нем поистлела, но по дороге набросили на плечи грубый плащ, и он придерживал его у горла одной рукой. По палате расползался запах отхожего места.
– Ты что ж, князь, – сказал Юрий насмешливо-равнодушно, – своих не признаешь? Взгляни – вот я, туточки!
Иван заметил, как Ольга прикусила губу. Он и сам не знал, что может выкинуть брат. Бегающие глазки Святослава отыскали Юрия, остановились, приклеились.
– Вижу, вижу тебя. Великий Хам! – прошепелявил он, втянул голову, зажмурился.
– Хам? Или, может, хан? А брат вот за тебя просит. Ха! Отпустим тебя, хоть ты и в скоморохи записался, но сперва целуй мне крест, что не будешь искать мести.
– Да, – подтвердил Иван.
Святослав не шевелился, от втянутой головы он казался горбатым, оплывшее водянкой сожмуренное лицо стало неживым.
– Ну? – Юрий хлопнул ладонью о стол. – Не придуряйся, князь, дашь клятву?
Через тюремную вонь Иван все пристальнее вглядывался в безглазое опухшее лицо – кого оно напоминало? Да, отрубленную голову Акинфа Ботрина.
– Вина ему дать, что ли, – тихо посоветовал он.
Ольга неслышно налила, подошла, тронула за плечо. Святослав вздрогнул, пустые дыры уставились в Юрия, незнакомый голос запричитал с присвистом:
– Горе тебе, Великий Хам, трупом станешь меобрезаммым, да, да! Me покломяемся трупам, мет, мет, идолам погамым! Горе, о горе, сейчас ме хочу, вима ме хочу, поем и лягу, лягу с тобою…
Он оттолкнул Ольгу, у нее задрожали брови, вино плеснулось на пол. Иван привстал, Юрий поцокал насмешливо:
– Придуряешься? Брось, я и так отпущу. – Он повернулся к брату. – Вишь