сердись, Ольга, что наскоком – я попросту, как родич: зашел проститься, а Юрию скажешь, что не мог ждать.
Иван говорил, не глядя на нее: его заинтересовали щенки в корзине у двери. Тупорылые, мохнатые, они тыкались носами в соски, налезали друг на друга. Сука прижала уши, беззвучно оскалилась, виляя хвостом.
– Это чьи ж? Не от Болтая?
Княжна не отвечала, Иван поднял голову, напрягся, насторожился: серые глаза смотрели на него в упор, исподлобья, медленно темнели.
– Проститься? – повторила она глуховато.
Порозовела пятнами нежная шея, мочка маленького уха. Иван впервые заметил, какая у нее молодая острая грудь. Он вообще как бы впервые ее заметил. Мягкий сумрак из сада высвечивал тонкий пух на виске, пальцы теребили косу, рот улыбался беспомощно. Такой он ее не видал, да и никто не видал. Он проглотил комок смущения.
– Надо ехать, ты, верно, слышала: сам Тохта, а у меня не готово, а Юрий вызвал и пропал, день пропустишь – год не наверстаешь, ты сама понимаешь, я бы подождал, да дело не ждет, – быстро и бессвязно говорил он, как бы оправдываясь.
– Не ждет, – повторила она, все так же непонятно глядя исподлобья. В глубине расширенных зрачков что-то перемещалось, надвигалось мерцающими гранями; теперь и уши и лоб ее сплошь порозовели.
– А может, еще врут про Тохту, может, я и задержусь здесь, – продолжал он, не думая, что говорит, и остановился: от новой, детски-открытой улыбки она стала прекрасной. Он никогда не видел такой улыбки, хотя знал Ольгу много лет.
Он отвел глаза в сад, стараясь собрать мысли. Туманное пятно в пруду просветлело, заклубилось, все стало отчетливее, сочнее: и толстая листва, и трещинки в коре, и лоснящиеся белые яблоки. В увядшем малиннике сквозь черные прутья прозрачно заалели редкие ягоды. Нет, один раз эту улыбку он видел…
Года три назад приехал в Москву по делам. Старый сад уцелел от пожаров, и трава меж яблонь выросла по золе густая, выше колен. На рассвете все было в крупной матовой росе, холодной, как лед. В росе отражались розоватые облачка. Он вышел в сад спозаранку – только первая птичка зачирикала – и увидел Ольгу. Она бежала куда-то, метались косы, трава хлестала по коленям. Заметила его и вспыхнула, промелькнула. Вот так же. А в доме – никогда. По пояс вымокла в росе, подол прилип к ногам, и он словно почувствовал, как холодит мокрый подол ее сильные круглые колени. Но улыбка – как у ребенка. «Чего скачешь ни свет ни заря!» – крикнул он, когда пробежала, и забыл ее. На реке молоком слоился туман, только торчала труба у кузницы, черно-серое мешалось с белым, вода просвечивала, как через рядно. И все.
– Нет, Тохта придет, – сказала она, продолжая улыбаться, и он понял, что ей все равно, придет хан или нет, если он останется.
Он испугался своего незнакомого волнения, он не знал, что говорить, да и говорить не хотелось. Разум бесстрастно подсказывал: «Не бывать этому: ты и она – насквозь разные».
– Насквозь… – проговорил он и почувствовал, что сам краснеет. Этого с ним не случалось с детства.
– Что? –