– на выкуп, Никола сказал, что Иван – его сын. Уже тогда он был плешив и с проседью, а таких не угоняли, только для смеха меркиты Оттокай-хана отрезали ему левое ухо, утешили: «Нашему хану для полного счету!» Счет убитым врагам монголы вели именно таким способом.
Иван смотрел помутневшими глазами на глину меж лопухов, но видел костистого высокорослого Николу. Никола Пень стоял спокойно, равнодушно, хотя кровь вниз по шее чернила рубаху до подмышки. Может, за это татары его и отпустили.
Иван поежился, опомнился. Все это было, да быльем поросло, и незачем ворошить. Двадцать лет! Дети с тех пор выросли и переженились. Огибая кучу, он зашагал к церкви.
«С тех пор некого нам опасаться. Татары – тоже люди, привыкнуть можно. Восьмой десяток пошел, как ханы правят. Отцы наши, деды, прадеды в Орду ездили, и мы будем ездить, и внуки, и правнуки. Так тому и быть. Ханы не только нас – митрополитов ставят. Я еще мальчишкой понял все, бросил мечтать. Только безумцы вроде Михаила Тверского еще мечтают о чем-то. Работать надо, а не мечтать, год за годом, для Дела, для семьи, для себя. Ум надо иметь, разум, великое притворство… Да!»
У Михаила Архангела было полупусто: будний день, покосы. Из «верхних» зашел только посадник Петр Кучка, встал чуть позади. Иван Данилович повторял молитвенные слова, иногда подпевая красивым сухим тенором – петь он любил.
На середине службы к посаднику бочком пробрался слуга, шепнул что-то, Петр нахмурился, пожал плечами, вышел. Иван остался до конца. Он был доволен и службой, и собой.
На паперти привычно запричитали, потянулись нищие. Только высокий старик молча стоял в сторонке, и ему-то Иван бросил полушку: он любил таких молчунов.
– Спаси Христос, – медленно сказал старик.
Был он костист, силен, плешив и вроде слеп – так безучастно смотрели мимо выцветшие глаза. Старик наклонил голову, под редкой сединой мелькнул вместо уха розовый стес. Иван открыл рот: Никола Пень!
– Никола? Ты? – спросил он обрадованно и неловко: когда уехал в Переяславль княжить, о Николе забыл. – Как ты до этого дошел?
Никола слегка развел жилистыми руками, не ответил. Он обнищал, постарел, но одет был в чистое рядно, и онучи холстинные выстираны, лыковые лапти обмыты.
– Возьми его к нам, одень, накорми. В сукно одень, – сказал князь отроку. – Вечером приведи ко мне.
Но старик даже не поклонился.
– Ты что, не узнал меня?
– Узнал…
– И то спасибо. Приходи вечером. Придешь?
Никола наклонил голову, но смотрел все так же будто мимо.
Иван улыбнулся и пошел к посаднику. Он был вдвойне доволен: и доброе дело, и себе польза – Никола славился своей прямотой, что сказал – то сказал, его за это и прозвали «Пень».
На пустыре перед двором посадника двое конюхов пытались поднять загнанную кобылу Гнедая от пота, с ввалившимися надглазинами, кобыла храпела, скребла копытом дерн; выкаченный зрачок дичал, боролся из последнего.
Из ворот навстречу князю торопливо шагал Петр