пошла с мужем.
– Ты, душа моя, чаю, сейчас к детям направишься? – поинтересовался светлейший, входя в свою спальню.
– Да, хотела. Там уж, наверное, и граф Сапега…
– Вот я как раз насчет него… Дарья, не спеши спорить, вдумайся в то, что я тебе скажу.
– Кто спорит?
Меншиков начал снова:
– Дарья, у меня нет ни сил, ни желания вести дискуссии. В первый момент у тебя вызовет протест то, что я тебе собираюсь предложить, давай договоримся, что обсудим позже, а пока просто подержи в голове мысль, что Сапегу понемногу хорошо бы начать отводить, или еще лучше и вернее отвадить Марию от Сапеги.
На короткое время Дарья Михайловна лишилась дара речи.
– Княгиня, прошу тебя, перестань делать такое лицо, – взмолился Меншиков. – Просто подумай о сем сама, потом посоветуемся, а теперь, пожалуйста, позволь мне немного отдохнуть, ты ведь согласна, что мне это необходимо?
Княгиня только и могла, что кивнуть.
Глава ХVII
Направляясь в гостиную, где она предполагала найти детей, княгиня Меншикова страшно ворчала про себя. Она, которая всю жизнь стремилась к спокойствию и умиротворению, вынуждена была вечно жить на действующем вулкане. Вот и теперь, как обычно. Мало того, что болел и скончался царь, уже тут волнений и переживаний ей через край. Мало того, что муж объявил, что собирается править Россией, что совсем сверх меры… теперь она узнает, что со всех сторон устраивавший всех во главе с самим светлейшим и приглянувшийся Машеньке жених должен быть отставлен. Богат несметно, знатен, молод, статен, красив, здоров, – чем он не пара Марии?! Что лучшего собирается предложить ей отец? Ах, как тяжело! Как тяжело! Да ещё предстоит объявить детям о кончине Петра! Собравшись с силами и приготовив мягкую улыбку, княгиня вошла в малую гостиную, где собралась обычная для последнего времени компания. По выражениям лиц детей, она поняла, что, по крайней мере, одно тяжкое дело отпало, сообщать о смерти императора не придется. Княжна Мария первой подбежала к ней:
– Мы знаем, матушка! Какое горе-горькое! Как вы себя чувствуете? Как батюшка?
Всегда чуткое дитя, теперь, счастливая предстоящей помолвкой, она стала ещё добрее, предупредительнее и заботливее к окружающим.
– Ах, ангел мой, я даже не чувствую, как я себя чувствую, и, если, как на сердце, то в толк взять не могу, как теперь быть нам, России без императора! Да и понять, вообразить не могу, что его боле нет на сем свете! Царствие ему небесное!
Младшие дети Саша и Саша завсхлипывали. Дарья Михайловна прижала их головенки к себе. «На поверку совсем малыши, что-то с ними будет теперь?» Обнимая их, и закрепив на лице приветливое выражение (княгиня, с ранней молодости находившаяся при дворе и царской чете, умела делать это виртуозно), она слышала приветствия и успокоительные слова Сапеги, но не слушала их, а размышляла о своем, одновременно пристально вглядываясь в графа. Даже сквозь горькие чувства, связанные со смертью царя, целиком заполнявшие её, она недоумевала,