что, ненадолго забывшись сном, Меншиков проснулся и почувствовал, что его глаза снова заполняются слезами. «Нет, негоже! Я разлегся и источаю слезы, а там полно хлопот, и все делается без должного надзора!» – рассудил светлейший и резко вскочил, потребовав немедленно одеваться. Скоро он вышел из своих покоев внешне уравновешенным и деловитым. Не позволил княгине задерживать себя, лишь, чмокнув на ходу ей ручку, выдал необходимые инструкции:
– Поддерживай чад наших, душа моя, да, может быть, после наведаешься к Екатерине, а то и детей прихвати с собой, пусть навестят Анну с Елизаветой и Натальей, впрочем, гляди, как знаешь.
И не позволив ей и слова сказать в ответ, заспешил к выходу. Его роскошные сани ожидали у крыльца, вымуштрованная челядь позаботилась заблаговременно. Ибо хорошо было известно, что Меншикова гневить не след ни при каких обстоятельствах, а теперь, когда он в глубоком горе, и тем паче.
И вот он летел в санях по набережной, потом по льду Невы, и левому берегу. Хотя было лишь немного за полдень, яркое, но холодное зимнее солнце явно клонилось к западу, спеша уступить небосклон жадной, темной, длинной зимней ночи, и его свет начал потихоньку приобретать розоватые оттенки. Санкт-Петербург в подобном освещении был безмерно прекрасен, как в прочем и всегда, однако, сегодня виды не вызывали у светлейшего чувства переполняющей радости и гордости, как обычно, а, наоборот, жгучая печаль подкатила к горлу и стала душить, хорошо, что путь был недолог, и сани подкатили к входу в Зимний дворец Петра. Меншиков быстро выскочил из них и стремительно направился к Екатерине, тем ни менее успевая привычным взглядом на ходу схватывать, что делается и как, и даже бросать надлежащие указания.
Траурная зала с отдельным входом с улицы была практически подготовлена, но Петра туда еще не перенесли. Екатерина с дочерьми и внуками была при покойном. Меншиков тихо присоединился к чтению молитв. Он углубился в молитву искренне, горячо и столь самозабвенно, что перестал замечать что-либо вокруг, включая течение времени, и очнулся лишь, когда настала пора переносить почившего императора. Светлейший счел за благо отвлечь на некоторое время императрицу делами.
– Ваше величество! Не соблаговолите ли уделить мне минуту-другую для обсуждения с вами насущных вопросов? – обратился он к ней.
Царица не отказала, и они расположились в кабинете для беседы. Но начав излагать ей дела, Меншиков заметил, что она не в силах сконцентрировать внимание на разговоре.
«Бедная, она искренне страдает, и как иначе, – размышлял он, наблюдая за ее состоянием. Столько пережить за один день: потерять мужа, оказаться сначала на волосок от плахи, потом стать самодержавной императрицей всея Руси! Надо помочь ей сосредоточиться, снять нервное перенапряжение и продолжать работать над укреплением своего нового положения».
Незамысловатая идея не заставила себя долго ждать.
– Матушка императрица, – сказал он, прерывая свои