потому что все, что ей требуется, это чтобы кто-нибудь вытащил ее из этого состояния – разговорил бы ее, дал бы ей выплакаться на своем плече, в конце концов, просто её пожалел. Но я так не умею.
И тут на меня разом накатывают тоска и усталость, и я спрашиваю себя, ну почему я такой? Что со мной случилось? Когда я убил в себе все нормальные чувства и разучился вот так, просто, жалеть людей? Неужели я больше не могу существовать нигде, кроме придуманных мною же схем?
– Может, что-то другое тебе принести? – так ничего и не надумав, тихо спрашиваю я у Саши.
– Нет, не надо. Просто побудь со мной. Не уходи, – шепчет она, стоя ко мне спиной.
И тут во мне что-то ломается. И я понимаю, что я впервые по-настоящему ощутил боль женщины, только эта женщина боится сейчас за своего ребенка, а я за нее. Подойти бы к ней со спины, обнять ее и долго-долго держать вот так, не отпуская. Не помня, а может вообще не зная, как это делается, перегнувшись, неловко ссыпал в блюдце таблетки и направился к ней. Подошел вплотную, осторожно обнял ее за плечи и потянул к себе. Она вздрогнула – и вздрогнул я, когда ее ледяные пальцы обвились вокруг моего запястья.
– Тебе холодно? – Мне безумно жаль ее. Мне безумно жалко себя. Кто же нас сделал такими, что мы разучились просить о помощи? Или мы просто разучились верить другим так, как верим в себя? Притягиваю ее еще ближе, поглаживаю ее плечи, и ее затылок тихо падает мне на плечо.
– Скажи, – едва слышно произносит она, – что такое тетрада Фалло?
Ощущение такое, что эту комнату заполнил вакуум.
– Что? – еще крепче сжимаю ее в объятиях. «Не думай об этом, не надо».
– Это ведь неизлечимо и операция не поможет? Я в Интернете читала, там пишут, что продолжительность жизни при тетраде Фалло у детей очень маленькая. – Она поворачивается, и ее серые воспаленные глаза мечутся по моему лицу, ищут, требует правды, а руки уже судорожно сжимают отвороты моего халата.
– Откуда такие невеселые мысли? – пробую пошутить я.
– Скажи мне, только честно скажи… Ты ведь это знаешь. Ты же не можешь этого не знать, ты же с этим работаешь. Скажи мне, он не умрет? – она почти задыхается. – Скажи, Литвин – это хороший хирург? Скажи, ему можно доверить Даньку? Литвин все для него сделает?
– Да, он все сделает, – отвечаю я и кладу ладони поверх ее рук. Осторожно снимаю ее дрожащие пальцы со своей груди.
– Расскажи! – требует она, и, кажется, это уже на грани истерики.
– Хорошо, – стараясь вести себя спокойно, я отхожу от нее. Беру стул и ставлю его перед ней. – Садись? – предлагаю я. – Просто разговор будет долгим.
– Нет. Говори так. Говори! – она качает головой и пытается не расплакаться.
– Ладно, – сам сажусь на стул и, положив локти на колени, начинаю рассказывать ей про тетраду Фалло, про то, что продолжительность жизни больного в целом зависит от степени кислородного голодания мозга. Убеждаю в том, что у четырнадцатилетнего мальчика есть все шансы выжить,