настоящей жизни не может, – слова Марианны, как всегда для Лиговского и людей, способных понять глубину ее распознания окружающего, прозвучали убедительно и обезоруживающе. Так что даже те, кто мог и хотел спорить, нехотя брались за это.
– Да, – ответил Лиговской, ведь ему больше нечего было сказать. – Может быть, именно поэтому ваши образы во время игры и в жизни кардинально различаются.
– Вы правы. Я вообще плохо понимаю, почему других так поражает, что я на самом деле простая непритязательная в быту и очень одинокая женщина.
– Быть может, все люди в той или иной мере заложники легенды, что создают себе сами. Утверждают же, что в социуме мы проигрываем множество ипостасей.
– Да-да, – пробормотала Марианна, улыбаясь подтверждению впечатления, что Лиговской вовсе не неотесанный неуч, выносливостью и удачей укоренившийся в богатых кругах, но не молящийся на них, как иные.
– Не понимаю только, почему все благовоспитанные женщины так пассивны? И вы в том числе, что уязвляет меня, – с печальным удивлением изрек Лиговской, следя за ее реакцией.
– Вы находите меня благовоспитанной? – усмехнулась Марианна. «Знает ли, – пронеслось у нее в голове. – Нет, должно быть. Такие ничего дальше носа не видят, не замечают подлости людей. И слава богу, иначе как бы он разочаровался».
Лиговской прекрасно понял, что она имеет в виду, очерняя себя, но виду не подал, продолжая так же прозрачно созерцать актрису.
– Разумеется. Торжество такта, воспитания и душевных качеств.
– А что, по-вашему, воспитание? Подавление естественных наклонностей в пользу угодных родителям, чтобы дети доставляли меньше хлопот. Торжество ограничений, ханжества и скрывшегося за фасадом порока. Так или иначе, все мы пляшем под дудку приличий. Можно негодовать, разрываться, но ничего не поделаешь. А если поделаешь – поплатишься, и жестоко. Так что можно говорить о навязанном законе, но все равно все всегда соблюдают хотя бы видимость закона. Только чувство омерзения не пропадает. И вы, и я – всего лишь дети века, безвольные негодующие созерцатели. Нет у нас ни сил, ни желания переделать мир.
– Слишком дорого переделывальщикам это обходится. Вспомните историю. Разве ее изучение не затем нужно, чтобы учиться на ошибках других? Женщины, по моему скромному и субъективному мнению, поскольку я не являюсь ни охотником до прекрасного пола, ни тем более жалким исследователем, способным только насмехаться над слабостями других, не замечая их в себе, обязаны вести себя сдержанно, холодно даже, чтобы не пострадать в силу… природной слабости – чувственности. Вы же буквально жаждете любви, истерически тянетесь к ней.
– А вы что же, нет? – удивилась Марианна. Со всем, что было озвучено до этого, она соглашалась.
– Мы, я думаю, меньше этому подвержены.
– Вздор.
– Может быть, – примирительно склонил голову Лиговской, не желая спорить и портить отношения с Марианной. Он казался сам себе очень мил