Пейрак ободрял ее, говорил ей, что еще только конец лета и менее чем через десять дней она полностью оправится, во всяком случае станет достаточно крепкой, чтобы взойти на борт «Радуги», где сможет уже окончательно выздороветь. Он убеждал ее и в том, что они доберутся до Вапассу с двумя малышами задолго до наступления заморозков, успев к тому же пробыть, сколько потребуется, в Голдсборо.
Но Анжелика утратила ощущение времени. Минуты превратились для нее в часы, часы – в дни, а дни – в недели.
Чтобы доказать, что не прошло и двух дней, как она пришла в сознание, Эли Кемптон принес ей один из своих календарей, которые продавал в долинах рек и на побережье. И тогда это окончательно сбило ее с толку, а мелькание страниц с пляшущими на них буквами и рисунками вызвало головокружение.
Что делал тут этот коробейник из Коннектикута? Конечно же, он был здесь! А как иначе? Он давно уже думал побывать в Салеме, когда там будут стоять на якоре корабли господина де Пейрака. А замеченный ею при пробуждении негритенок был не кем иным, как его маленьким помощником Тимоти. А мистер Уиллоби? Of course, и мистер Уиллоби тоже находился в Салеме. В самом добром здравии и все такой же весельчак. Но если пригласить его к себе, терпение леди Кранмер этого бы уже не вынесло.
В первые мгновения, когда она только-только стала приходить в себя, она почему-то странным образом стала отмечать мельчайшие детали туалета склонявшихся над ее постелью мужчин и женщин. Она узнавала их, однако складывалось впечатление, что она была не в состоянии выйти за пределы поверхностных наблюдений и сосредотачивалась на размотавшейся ленте, белом воротничке или накрахмаленных чудесных манжетах, выделке или цвете ткани. Ее как бы вновь ставший детским взор устремлялся к тому или иному предмету в некой попытке осознать, охватить рассудком неясный и неорганизованный, слишком многосложный ритм материального мира.
Подобно тому как ее внимание было привлечено к красному пятну на ангельских одеждах, этой букве А, разросшейся затем в бреду, чтобы воспеть «амур, амур», самые незначительные предметы, ткань или лента, казались ей наделенными собственной жизнью, и она испытывала необходимость коснуться их рукой, поставить на место, как бы умиротворить, вернуть им их обычную неподвижность.
Например, когда Жоффрей де Пейрак однажды склонился над ней, она машинально подняла свои прозрачные руки и подтянула слегка ослабший узел его кружевного жабо, затем разгладила отложной воротничок редингота жестом нежной, обеспокоенной внешностью своего мужа супруги, чего бы она никогда не сделала в обычном своем состоянии. Скорее он сам всегда следил за теми, кто его окружал, и, как всякий военачальник, озабоченный тем, чтобы явиться на командный пункт или принять сражение без какого бы то ни было внешнего изъяна, выходил из рук своих лакеев и слуг безукоризненно одетым и экипированным, уделяя такое же пристальное внимание внешности домашних и прислуги.
Однако не было ничего удивительного в том, что за время происходившей здесь борьбы