каким он был когда-то. Счастье – снова слышать пробужденные голоса истаявших жизней, снова ощущать, как пах тогда летний воздух, и грезить видениями степей, рек, лесов, озер; или бессолнечных садов исчезнувших своих столиц, их высоких мостов и старых речных пристаней; и залитых огнями храмов и парусов над синим морем. Он оживал вспоминающимся грохотом праздников и колокольным звоном пугающих торжественностью шествий, шумом пыльных древних городов, гулом и воем сверкающих, стерильных космопортов первого легийского техногенного взрыва.
Тысячелетия культуры нес в себе его бездонный голос – и Ярун уже перестал удивляться, что каждое утро Сташка заговаривает с ним на каком-нибудь очередном старом языке. А Сташка не удивлялся, что он понимает. Главным было то, что Ярун понимал Праязык. На этом краю мира никто, кроме них, Праязык и не мог знать. Ярун – из самого начала его жизни, от нуля… Из страны отцов. С другого края мира. И правда – что… Что отец. Но почему его нельзя так называть?!
К десяти утра требовалось оставить свои исторические грезы и вернуться в реальность. Но она ему тоже была по душе. Много еще надо освоить заново. И вновь. Вообще Сташка тут был счастлив, рад всему и еще ни разу ничего и никого не испугался. Обрадовался, когда принесли его зимнюю куртку и в ней отыскалось то Яськино деревянное колечко. Он его надежно спрятал. Ему здесь все нравилось. Нравились его собственные, холодные полупустые комнаты в Восьмой башне, куда он не разрешил притаскивать всякие резные столики и старое барахло, принадлежавшее когда-то Каашу, нравилось, что в Храме нет все регламентирующего жесткого этикета, как во Дворце, нравились уроки после Золотой службы, нравилась сама суть неявного, страшно нужного, сосредоточенного труда Ордена Дракона. Нравилось, что он помнил, как рождался весь архитектурный шедевр Храмовых зданий на больших листах желтоватой легийской бумаги.
Пять безмятежных дней кончились очень быстро. Яда-Илме рассказал о долгом обряде представления, Ярун прислал обновленное расписание праздника. Осознав, насколько торжественно, величественно и невыносимо это будет, он затосковал. Были, конечно, в его жизни праздники, даже караваны праздников, особенно чудовищные во времена Второй Династии Домена Аши. Но в течение диких и холодных, суровых и полных труда времен Дракона, когда всеми силами надо было держаться в тени и не позволять ковать из себя божество, он от праздников отвык. А теперь – хоть плачь, никуда не денешься. Привезли в специальных контейнерах особенные, тяжелые и длинные, черные и сияющие новые облачения, сшитые по образцу того из прежнего, только наряднее, с такими же специально отлитыми серебряными и свинцовыми шариками, вшитыми в подолы и края пелерин; долго примеряли и подшивали краешки, укорачивали. Потом Сташка пробовал фигуру или каскад, и возня с подолами и проймами начиналась сначала. Зеркало, перед которым пришлось стоять среди хлопочущих