в пути… Только доктор печально глядит,
что как будто бы так всё и кончится – без недомолвок,
без каких бы то ни было тайн и случайных чудес.
Продолжение перечня в старом, засаленном списке —
это, как продолжение в луже печальных небес,
то есть, тех облаков, что, как точки, в прощальной записке.
«Когда вино состарится совсем…»
Когда вино состарится совсем,
и едкий уксус протечёт на землю,
где виноград, который дал им всем —
и жизнь, и солнце, и того, Кто внемлет
немым мольбам – не стоит ничего
такая бочка – ссохшееся семя,
разбавленное временем вино —
то, пережившего старенья
своих же дел – он даже не успел
испить вина – состарился до срока —
он, смерив жизнь, остался не у дел.
А с бочками извечная морока —
как с завещанием. Земля хранит тепло
того, кто выпил, или – кто остался
хранить её. Кого там занесло
в такую даль, уставшего от странствий,
от похождений. Ягоды опять
летят на землю. Дети собирают
в горсти созревшие – и это не отнять!
Вино в подвале тихо умирает…
«Кого я жду? Кто должен подойти…»
Кого я жду? Кто должен подойти
к назначенному месту? Кто записку
мне передал? Кто так свернул пути,
чтоб оказаться здесь, сейчас – так близко?
Кто сплёл концы верёвок и ветвей
деревьев, что в округе прорастают
после зимы, наверное, быстрей,
чем грязный снег под лавочкой растает?
Кто так всё сплёл, что даже не найти
начальной точки, чтобы оглянуться —
откуда вышел и куда идти,
тем более, но точно – не вернуться
теперь уже? Означенный предел
маячит здесь, сейчас, среди деревьев…
и что кого-то я не разглядел —
зачтётся мне, когда откроют двери.
Листы
И жёлтая бумага навсегда
останется хранилищем отваги,
какой-то боли или, как всегда —
для записи на скрепочке бумагой
линованной.. Какие-то листы,
исписанные частым многоточьем —
за время долгое совсем не так чисты,
как, может быть, хотелось бы. И точно —
не так ровны. И это – не отнять,
не спутать с пачкой, купленной бумаги,
которую никто ни рвать, ни мять
не собирается… ни жечь в глухом овраге.
«Меня не узнают соседи в коммуналке…»
Меня не узнают соседи в коммуналке,
когда я выхожу на кухню рано утром,
и каждый раз твердят, что им немного жалко,
что прошлый их сосед исчез… совсем как будто.
Я их готов понять, когда над газ-плитою
я потрошу себе яичницу на завтрак…
их