врача каждое утро и вечер натирал он и отжимал для жены по стакану морковного сока. У многих ли мужиков хватило б терпенья на это?
Последний вопрос адресовался напрямую Кочелабову – так откровенно глянула на него Августа. Ему же оставалось лишь рассказать, как лазили они с Лешкой в огород за этой самой морковкой, а Гуров чуть не ухлопал их из берданы.
– Пугнул вас небось холостым, а вы уж…
– Ну да, над ухом просвистело, – соврал Кочелабов.
– Значит, в воздух пальнул. А иначе б, понимаешь, не промазал.
– Чего ж не понять… Учительница б из тебя, наверное, хорошая вышла. Все так складно объясняешь, будто на уроке. Кеша даже зевнул с притворцей, чтобы не было сомнений, как он относится ко всякого рода поучениям. Но Августу зацепило другое:
– Ой, верно сказал. Мне и в классе так говорили – учительницей будешь. А я вот…
Егорка спал, зажмурясь от ярких солнечных пятен, пробившихся сквозь листву смородины. Глядя на бледные скобки бровей младенца, Кочелабов попытался представить, что это его сын, его бутуз, но не забилось сильнее сердце, хоть в детстве мечтал он стать не летчиком, не капитаном, а просто папой.
– Чудно все устроено, ехор-мохор, – блаженно просиял Кочелабов. Вот гляжу, какая ты есть? Да никто была для меня, пигалица и только. А сейчас – навроде родни, все по-свойски.
– Характер у тебя легкий, Кеша, ты ведь со всеми накоротке… Со всеми, со всеми, – убежденно повторила она, – А я вот так не могу. Пока огляжусь, пока приноровлюсь к людям, другие то уж и познакомятся по десять раз и разойдутся. Какая-то несовременная я. Однажды влюбилась с маху, так всю себя иссовестила.
– Ну и не больно то изводись, на других глядя. Поушить бы тут языки кое-кому.
– Я не про то. Как наши уехали, спокойно стало вокруг. В себе только покоя нет. Бывает, конечно, и накатит – захочется представить себя такой… пацанкой, как тогда, когда на речку бегали вместе, помнишь ведь?.. Хочу, а не могу.
Она передернула плечами, не то удивляясь незадачливости своей, не то сомневаясь, надо ли откровенничать с Кешей. Совсем накоротке замешкалась Августа. А Кеша будто только этого и ждал. С бойкой развязностью ухажора – откуда что и взялось – подсунул ладонь под белый округлый локоть.
– Люблю старушек. Такие они обходительные.
Хотелось ему взбодрить Августу дурашливостью своей, сказать, чтоб не расстраивалась – все еще впереди, а вышло совсем скверно. Огорошенная тем, как походя сгинул наладившийся душевный настрой, она едва не ударила по этой грубой ладони:
– Тоже мне, бабник нашелся!
Все тем же придурковатым тоном он осведомился, неужто в самом деле в бабники не годится, и получил свое: «Не годишься!»
Как ни странно, эта явная очевидность напрочь испортила настроение Кочелабову. Уже отходя ко сну и тяжело ворочаясь на сеновале, он больше всего вспоминал и заново удивлялся той злости, с которой припечатали его те слова. Неужели за мужика