а тем более наука, искусство, музыка, не остались без следов страшных сапог Сталина и его пособников.
Так как я собиралась в медицинский, тётя Ида сказала, что абитуриенты должны знать об этой последней сессии ВАСХНИЛ, что мне надо ознакомиться. Я честно старалась читать материалы сессии, но не поняла ничего. Тётя Ида пыталась что-то мне объяснить. Я лишь поняла, что «Генетики больше не существует». По чьему-то выражению «Генетика – продажная девка капитализма». Как же этот факт «отсутствия» генетики чудовищно отразился на нашем образовании!
Кстати, дочь Лысенко Люся училась с нами на одном курсе. У нас на курсе была такая группа, где учились дети членов правительства. Там училась и Люся. Наш любимый староста группы Эдик Бинецкий, с большим чувством юмора, давал всем какие-то прозвища. О Люсе Лысенко он сказал, что «она воспитывает своего ребёнка квадратно—гнездовым способом». Этот способ посева растений Лысенко пытался ввести в сельское хозяйство! А Веру Булганину, отец которой после смерти Сталина был премьер-министром, Эдик прозвал «Дочь тамбур—мажора» – в те годы была оперетта с таким названием. А меня он прозвал «Ирондель» – «Ласточка» по-французски. Но это было потом, когда мы уже учились в институте.
А пока, 1950 г., август месяц. Медалисты—абитуриенты не сдают экзамены, но должны пройти «собеседование» – встречу с членами ректората института. Мы, еврейские дети—медалисты, даже не понимали, что нас ждёт немалое испытание. И вот началась эта экзекуция – собеседование абитуриентов—медалистов в Первый Московский ордена Ленина Медицинский институт – I МОЛМИ. Моё поступление, как и почти все этапы моей жизни, было незаурядно. Мы заметили, что всех еврейских детей—медалистов соглашались после уговоров принять только на санитарно—гигиенический факультет, но не на лечебный. Когда я вошла – маленькая испуганная еврейская девочка перед этим ареопагом великих профессоров, включая ректора, – мне тут же стали говорить, что я должна идти на санитарный факультет, что будущая медицина профилактическая и прочие «доводы». Я заплакала, но не соглашалась. Меня отправили домой «подумать»! Вызвали опять, снова стали уговаривать идти на санитарный. Я снова плакала, но не соглашалась. Со мной уже говорили довольно раздражённо. Велели уходить. Я поняла, что дело плохо, но идти на санитарный всё же не соглашалась. Словом, мне прислали мои документы. Но меня спас протекционизм, процветающий там, где нет справедливости. Моя великая тётя Ида была в то время главврачом детского санатория, относившегося к Фрунзенскому району Москвы. К тому же району относился и I МОЛМИ. У райздрава были связи с райкомом партии (большевиков), словом, моим делом занималась чуть ли ни сама Е. А. Фурцева, бывшая в то время секретарём райкома. Меня приняли в институт. Happy end!
Моя ещё одна великая тётя Соня, зав. отделением немецкого языка в АН СССР, была на приёме у ректора института по моим делам, и он ей сказал «Ваша