утро – встретило меня проклятиями последнего, брошенного мною, кавалера в трубке. Я слушала его, не вешая трубку – мне хотелось насладиться его живыми, обращенными ко мне эмоциями. Он кричал непристойные ругательства, рыдал, умолял, хохотал и кричал что не любит, а потом снова кричал непристойности – я слушала его и слушала, зная что он первый не повесит трубку.
Мысленно я вспоминала то, с каким сдержанным лицом он был – когда мы познакомились. Вспоминала то, сколь долго он ещё сохранял эту внешнюю сдержанность из последних сил – становясь все ранимее и ранимее от встрече к встрече со мной. Вспоминала как его нарочитое равнодушие превращалось в жалобность и нытье – и с какими нервными конвульсиями он замечал, как я теряю всё больше и больше теряю к нему интерес.
Это был далеко не благородный и не добрый человек – когда мы только познакомились; но к концу нашего общения он все больше становился похож на несчастную жертву – и так вошел в роль, что уже и сам себе поверил. Я слышала о том, как он вел себя с женщинами прежде – и мне очень хотелось бы позвать тех женщин взглянуть на него теперешнего. Мне кажется, все их раны тотчас бы зарубцевались и они посмеялись бы над своими прежними страданиями, посвященными ему – пусть и не без слез и досады, что когда-то их себе вообще позволили.
Я бродила туда-сюда по квартире, слушая его напевы и завывания в трубке, пока не подошла к входной двери и не нашла там, под дверью, какую-то записку. Это был чуть смятый сложенный вдвое листок; я развернула его – и нашла его совершенно пустым.
Снаружи он тоже не был подписан – оттого полетел в мусорное ведро под именем самого короткого послания/признания на бумаге в моей жизни. Я решила, что возможно унесла его вчера из квартиры своего нового – старого? – знакомого Виктора.
Затем вдруг позвонили в дверь, в глазке отразилась дергающаяся невнятная фигурка какой-то дамы. Маленькое личико как шпиль башни возвышалось из многослойных непонятных одежд, неровно накрашенные губы были поджаты, непрокрашенные пряди волос невнятно-каштанового цвета торчали дыбом, кулачки были сжаты. И весь вид у нее был такой решительный и надменный, как если бы она была Георгием Победоносцем, собирающимся пронзить своим праведным копьем змея, то есть меня.
Само собой, я решила не открывать ей – и говорить так, через дверь :
– К кому это вы стучите? Боюсь, мы не знакомы.
– Я пришла вам сказать, что ваши чары разрушены!
Я хмыкнула и спросила:
– Над кем же они разрушены?
– Над тем, кто оплачивает эту квартиру и все ваши безделушки! – женщина мгновенно перешла на визг. – Открывайте, Юлия! У меня к вам самый серьезный разговор. Антон был несчастен с вами – вы мучили его, использовали – но прошлым вечером он встретил меня и уж я-то за него постою! Я люблю его, люблю! Вы, наверно, и не знаете что такое любовь… Вы бездушная, жестокая! Но теперь он будет счастлив – без вас. Он будет счастлив – со мной!
Я расхохоталась. Надо же! Не прошло и ночи, а мой покровитель уже нашел себе очередную спасительницу –