знали, как обольстительна эта незащищенность для привыкших атаковать её со штыками.
Впервые оказавшись подле кого-то равноценного себе – мы оба потерялись и не знали куда нам двигаться дальше… вот в чем была она была, истинная правда ситуации.
Мы умели играть, но не умели жить… ибо не очень-то верили в возможность этой совершенно обнаженной незащищенной жизни.
И в то, что она, такая жизнь, может быть интересна впринципи – особенно для нас, искушенных в запретных ходах – и оттого утративших вкус к разрешенным.
Мы шли вверх по улице, молчание так никем и не нарушалось и стало почти уже тяжелым, давящим на нас как гиря.
Нужно было что-то сделать, чтобы не утратить ту близость по духу, что мы ощутили в кафе и я, как ни в чем небывало, спросила:
– А вы никогда не надевали женскую одежду?
– Один раз, – столь же спокойно ответил он (чрезмерно спокойно, до приторности). – Во сне. Я надел красное платье, которое моя мать носила тогда, когда я был маленьким, и вышел на улицу. И все мужчины смотрели на меня – все до одного кто там был, целая толпа. Я же почему-то решил, что они рассмеются или что-то обидное мне скажут, но они все разом пали передо мной на колени и кто-то из них даже произнес тихо-тихо «Кармен, Кармен, она….» И я проснулся отчего-то очень счастливый, будто какие-то высшие силы меня на что-то благословили.
– Может, и благословили, – скорчила рожицу я, он же тотчас скорчил свою в ответ и писклявым голосом благостной матроны спросил:
– А у вас давно был любовник?
– Любовник?.. – это слово настолько ничем во мне не откликнулось, что я больше удивилась этому факту – чем самому этому вопросу от него.
А потом пришла в ещё большее замешательство – я ощутила, как по моим щекам текут слезы – и как его образ в один миг расплылся у меня перед глазами. И что вот, в этот момент я впервые, впервые за очень долгое время, себя не контролирую – ибо, выходит, я расплакалась прямо при нем. Прямо при нем – и до сих пор не могу понять отчего.
Я стояла в оцепенении, он стоял напротив – и казалось, не мог понять трюк это или я всерьез. Наконец, он протянул руки – и я, опять же, еще не ощущая себя до конца, бросилась в его объятия.
И плакала, плакала так – как наверное еще никогда в жизни. Он гладил меня по голове и целовал в лоб – и мне кажется, он сам не понимал: проигрывает ли какой-то сюжет из своих рукописей, или же всерьез чувствует то, что и делает.
Я не знаю, сколько прошло так времени – но мне кажется, что очень много, потому что в конце – когда я уже совсем еле всхлипывала, он произнес (и в его голосе было неприкрытое удивление, которое он не мог никак снивелировать):
– Вы так плакали тут – до нервных конвульсий… Мне кажется, что любовник давно.
– Угадали, – я полезла к нему в карман за платком – тотчас его нашла и высморкалась. И отбросила платок куда-то в темноту,