поедем в Ирбит на ярмарку, там отведём душу.
– До ярмарки все глаза ещё проглядишь, а с каким бы удовольствием я над ней поработал, так бы вот сразу кистенём её саданул, и не пикнула бы.
– А много ли ей надо? Кулаком можно пришибить.
– Нет, атаман, какая баба, – другую не вдруг свалишь, знаю я их. Раз мне довелось в одном селе управляться с попадьёй, – три раза я её обухом огорошил и то не на смерть уходил, вырвалась, да бежать, уж на пороге догнал. И эта девка здоровая, надо приноровиться как ударить, – заметил душегубец, поворачиваясь навзничь.
– Значит, ты ещё не мастер в этой работе, коли сразу не мог уложить, практики мало видел, – заметил ему Чуркин.
– Чем другим, а насчёт практики я похвалиться могу, и не знаю, атаман, – ты или я побольше на тот свет людей отправил, – вновь набивая трубочку, как бы обидясь на замечание разбойника, ответил Осип.
– А сколько ты их убрал, ну-ка, скажи?
– Счёт потерял, вот сколько. Бывало, пройдёт неделя или другая без убоины, так и скучно кажется. Мне убить человека всё равно, что стакан водки другому выпить. Однажды в овине я спал, три мужика меня брать пришли, – всех на месте положил.
– Верю, Осип, верю, ты не сердись, я так, шучу с тобой.
– Какие тут шутки, злишь только меня. Вели сегодня твою Степаниду покончить, сделаю, а если препона какая будет со стороны старосты, так и он туда же пойдёт, – не люблю я его.
– Когда будет нужно, тогда скажу. Жаль мне девку губить, а придётся.
– У тебя всё жалость, а для меня обидно; такая, знать, дорога вышла. Чего жалеть? мы попадёмся, нас не пожалеют, прямо на осину вздёрнут.
– Того заслужили, – улыбаясь, проговорил Чуркин. – В старину, вишь, колесовали нашего брата, а, теперь что? Сошлют на каторгу и живи, а придётся, уходи и опять гуляй по белому свету.
– Да, атаман, это со мной было. Послали руду копать, а я вот как копаю, лежу себе на боку, да трубочку покуриваю, и все тут. Да разве я один? Много нас таких путаются.
– Вот, не знаю, где теперь май брат Степан, – подложив руки под голову, протянул разбойник.
– Где? небось, тоже по воле гуляет.
– Он не в нас с тобой, догадки у него бежать, пожалуй, не хватит, смирён.
– Не знаю я его, а повидать хотелось бы.
– Может, когда и увидишь.
– Это где ж такое? Не думаешь ли ты, что я на каторгу попаду?
– Кто знает, может, и вместе туда пойдём.
– Ну, уж это дудки! рассказывали мне товарищи, какая это каторга; по моему, лучше издохнуть. Пусть возьмут, пойду, но опять-таки убегу.
– Как придётся. Закуют в кандалы вечные, ну, и шабаш, да в такие, что и не вывернешься.
– Авось, когда и раскуют… Неужели и спать в кандалах кладут?
– Да ещё к тачке приковывают.
– Вот этого я и не знал!
– Так я тебе о том говорю.
– Ишь, бесовы дети, дошли до чего! Хуже, значит, чем со скотом, с нами там обращаются.
– Да, брат, на каторге шутить не любят: чуть загордыбачил и железными прутьями угостят, – такое приказание имеется.
– Ну, атаман, наговорил