грош продадут нашего брата.
– Как, атаман, думаешь на счёт свадьбы-то?
– Что тут думать-то? Три радужных взял пока, а там поглядим.
– С приказчика, что ли?
– А то с кого же? не с кузнеца, вестимо.
– Когда же он тебе соблаговолил?
– Да вот вечерком сегодня я от него их получил. «Поможешь, говорит, увезти девку, ещё пять таких же дам». Даст и больше, такую махину подведу…. А Степаниды всё-таки ему не видать: жаль, девка хороша.
– Не ему, так все равно кузнецову сыну достанется.
– Ну, ещё посмотрим. И у тебя губа, небось, не дура, сам от такого кусочка не откажешься, – сказал разбойник и стал ходить по светлице.
– Эх, атаман, ты все шутишь! – заметил ему Осип, выбивая об пол пепел из трубочки, и поглядел на своего атамана.
Тот продолжал сновать из угла в угол небольшой комнатки; лицо его было серьёзно, грудь колыхалась, глаза сверкали огнём. Осип давно уже не видал его таким свирепым и после непродолжительной паузы сказал:
– Да ты за что же на меня сердишься?
– На тебя за что сердиться? А мне досадно, что по моему не выходит. Ты знаешь ли, что я сам люблю Степаниду? – ударяя рукою себя в грудь, проговорил Чуркин.
– Вон оно что, а я почём знал? Если любишь, дело другое. А Ирина Ефимовна разве противна стала тебе? Она – баба, кажись, первый сорт.
– Молчи ты, не досаждай мне.
В сенях послышались чьи-то шаги; Осип вышел и увидал возвращавшегося приказчика, который спросил у каторжника:
– Где Наум Куприяныч?
– У себе в светлице.
Приказчик направился к разбойнику, а Осип пошёл на двор поглядеть лошадку. Чуркин встретил приказчика, уперев руки в боки, и сказал ему:
– Ну что? виделся с ней?
– Да, виделся, – отвечал тот с сияющим от радости лицом.
– На чем порешили?
– Сказала, что кроме меня ни за кого не пойдёт.
– Отлично, значит, наше дело в шляпе.
Приказчик бросился было целовать разбойника, но тот отстранил его, и произнёс:
– Ты погоди, поцеловаться ещё успеем, а скажи мне, где ты с нею повстречался?
– За воротами. Как вышла она, так я сам не знал, что со мною делается… Обнял её, прижал к себе, и так крепко поцеловались мы, что и теперь ещё, губы горят. Ну, вестимо, поговорили, а тут проклятая собака выскочила со двора и начала лаять на меня. Степанида не знала, что делать: «Услышат, говорит, выйдут, застанут нас, ну, и беда». На дворе послышался голос старухи, она звала Степаниду, та и убежала, а на прощанье сказала: «Твоя, говорит, или ничья». Вот и всё тут.
Речь приказчика Чуркин выслушал, понуря голову, и только покручивал свои усики.
– Мало же вы с ней побеседовали, – произнёс он, уставив свои большие, чёрные огневые глаза на приказчика.
– Собака помешала, Наум Куприяныч, мне и самому на то досадно.
– Что ж теперь нам делать нужно?
– Не знаю, я просто голову потерял от радости, обсуди сам, – ты опытнее меня, и посоветуй, а о магарычах не сумневайся: вот тебе ещё две Катюхи,