не знал. Сама Япония не определилась в направлении нанесения удара и времени начала агрессии.
«В Токио ждали сигнала к наступлению, – вспоминал Михаил Иванов. Таким сигналом должно стать падение Ленинграда и Москвы, выход немцев к Волге. Но что-то там не клеилось. Город на Неве выстоял, судя по всему, не собиралась сдаваться и столица».
Похоже в такой обстановке план «Кантоку-эн» стал головной болью для генерала Тодзио. На словах он выражал готовность выступить на стороне Германии, на деле – дипломатические реверансы и передвижение сроков. Немецкий посол нервничал, торопил японцев.
Зорге, как блестящий аналитик, раньше других раскусил уловки генерала Тодзио, и по-гроссмейстерски точно определил дальнейшее развитие партии. По отдельным мало уловимым признакам он пришел к выводу, что провал блицкрига в России становится для японцев сдерживающим фактором. Зорге уловил тенденцию, пусть пока и незначительную, к пересению сроков нападения на СССР на весну 1942 года.
В середине августа он осторожно поделился с Центром своими догадками. Однако из Москвы тут же последовал грубый окрик. Попало заодно и военному атташе полковнику Ивану Гущенко: «Что там несет ваш Рамзай? Откуда он взял, что японцы откажутся от нападения?»
У Центра в очередной раз словно отшибло память. Он напрочь забыл, сколько сообщений Зорге оказались точны и правдивы, даже если они в корне не совпадали с мнением руководства.
Прошел месяц, и 15 сентября «Рамзай» передаст свою поистине историческую шифрограмму: «Война Японии против Советского Союза до весны 1942 года, повторяю, до весны тысяча девятьсот сорок второго года – исключена».
На этот раз Зорге поверили.
Гибель резидентуры «Рамзай»
В тот же день 15 сентября, когда Зорге отправил в Москву свою шифрограмму, капитан Михаил Иванов ушел в рейс на пароходе «Кейхи-мару», который следовал во Владивосток. Ему было поручено сопровождать группу эвакуируемых жен и детей советских дипломатов. В связи с начавшейся войной и ростом антисоветских настроений, правительство СССР приняло решение о сокращении учреждений в Токио и отправку семей дипломатов на родину.
Первые группы уже были вывезены в июле – августе, а вот с третьей творилось что-то неладное. Дважды назначались сроки отъезда, и оба раза они переносились на более поздний срок.
Наконец, третий рейс назначили на середину сентября. К этому времени новая волна военной истерии прокатилась по городам Японии. О боевых действиях против СССР заговорили газеты и радио. Под звуки патриотического гимна «Кимигаои» по улицам маршировала японская молодежь, в парках и на стадионах устраивались митинги. Порою казалось, что вся страна требует войны с Советским Союзом.
Перед самым отплытием легальная резидентура военной разведки получила оперативную информацию о готовящейся провокации. Японская военщина собиралась потопить пароход «Кейхи-мару», обвинив в трагедии советскую сторону. Якобы