способностями, позволявшими ему зреть в самый корень, определять наиболее существенные особенности государственного устройства и социально-политических отношений в России. И при этом сам собой напрашивается вывод о том, что наша страна за эти 200 лет не очень сильно изменилась. Кровавые революции и жесточайшие социальные эксперименты оказались не в силах создать хоть нечто жизнеспособное. Более того, они не смогли даже истребить базовые характеристики российского социума и социальной психологии, сформировавшиеся в течение многих столетий. И Карамзин первый тому свидетель, чьи показания фактически не могут быть оспорены.
Совершенно безосновательными оказались и обвинения Карамзина в том, что он был якобы сторонником крепостничества. Писатель признавал, «что неволя крестьян и есть решительное зло», но при этом считал, что отпускать их на вольные хлеба в то время, когда они уже утратили «навык людей вольных» и обрели «навык рабов», не просто безответственно, но и преступно. Людей даже к свободе необходимо готовить и обучать, «а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением?»34
Кстати, эта же претензия может быть предъявлена реформаторам – либералам и демократам России на рубеже XX–XXI вв. Они решили, что после краха тоталитарной системы будто бы нет никакой надобности людей, в массе своей обладающих исключительно опытом холопской, рабской жизни, учить не только навыкам свободы, но и навыкам демократии. В результате мы и имеем в наши дни то, что имеем.
Определяя роль, которую Карамзин действительно сыграл в истории русской общественной мысли и в истории русской литературы, не следует забывать, что он был одним из первых профессиональных российских литераторов. В своей деятельности он совмещал творчество писателя с работой переводчика, издателя, редактора, публициста, литературного критика, историка и политолога. Этим и определялось его место в качестве общественного деятеля, надолго обусловив отношение российской аудитории к творчеству отечественных писателей не только как к искусству, к словесности, но и как к особой разновидности общественной деятельности. Благодаря его усилиям литературный труд приобрел в стране довольно высокий социальный статус. Читающая публика стала воспринимать писателей если и не вполне властителями дум или идеологами – «рупорами идей», то, без всякого сомнения, – выразителями определенной части общественного мнения.
Что же касается собственно художественного творчества Карамзина, его беллетристики, то представляется, что наступило время для всестороннего ее научного переосмысления. Карамзин был, безусловно, великим гуманистом в среде, резко враждебной гуманистическим идеям и ценностям. У нас нет ни малейших оснований сомневаться в объективности слов Герцена: «Влияние Карамзина на литературу можно сравнить с влиянием Екатерины на общество: он сделал литературу гуманною»35.
Кроме того, и для истории