А я – цианидом калия! А я – плутонием двести тридцать девять!
– Тише, дети, тише! Да что с вами такое?! – заплакала воспитательница.
А дети еще громче орут-кричат:
– А я хочу работать Малютой Скуратовым, чтобы лить в людские глотки жидкий свинец! А я хочу быть Фредди Крюгером! А я – доктором Геббельсом! А я – всадником Апокалипсиса!! А я – синдромом приобретенного иммунного дефицита! А я озоновой дырой и глобальным потеплением! А я – канцерогеном! А я – маньяком Андреем Романовичем Чикатило! А я – Аркадием Ивановичем Свидригайловым! А я – мистером Дарком! А я – концептуальным поэтом Алексеем Викторовичем Мурашовым! А я – Мишей Оно! А я – страшным судом! А я – Ктулху!
Шум поднялся невероятный. Дети валяли дурака, чтобы гоготать еще пуще.
– А я хочу работать пришельцем из космоса, инопланетным чмом с зеленым башком! А я – воплями Видоплясова! А я – Москвой! А я – Петушками! А я – монплезиром! А я – ахтунгом! А я – медведом с преведом! А я – дриопитеком! А я – Аль де Бараном! А я – майкрософтоффисом! А я – кугельшрайбером! А я – Шрайбикусом! А я – профессором де Кубиком! А я – мурзилкой! А я – незнайкой! А я – категорическим императивом Канта!
Все точно с умов посходили. И только я молчал. Воспитательница утёрла слезы и взглянула на меня с надеждой:
– Ну а ты, Лёнечка, кем хочешь быть?
– А я хочу работать Шмуцем, написать Книг и убить в себе свое внутреннее Я. – ответил я, задумчиво ковырнул в носу и шаркнул ножкой.
Но никто почему-то не засмеялся.
Воспитательница посмотрела на часы и повела нас на обед.
ИНЕССА ТУМБОЧКА. БИРЮЛЬ. ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
А дело было вот как. После смерти Я реинкарнировало в бизань-мачту пиратского люггера и нежилось в потоках южных ветров. Единственным, кто омрачал мои медитативные созерцания, был полоумный тип с не менее полоумным компасом:
– Я пират! Океанский бороздун! – кричал он ромовым басом и колотил по мне ботфортом.
Через год Я вместе с парусами было снесено книппелями, прилетевшими с испанского галеона.
Прибитое к побережью, извлеченное и высушенное, Я было частично растоплено в печке хозяина гринфордской верфи. А частично порублено в бирюльки на потеху груднику. Однако наследник был глуп и не понимал правил игры. Как гадить в ползунки – он знал, а про бирюльки знать не желал. Лишь свесит с люльки лысый кочан с ушами и бубнит:
– Бирюль! Бирюль! Бирюль!
Я в виде бирюльки служило для него элементом чужеродным, неподдающимся пониманию и взаимовыгодному контакту и, следовательно, подлежащего уничтожению оральным путём. Короче, шалопай меня сожрал. Сожрал и посинел. Родители перепугались, а бабушка полезла в погреб, откуда вещала замогильно про скорое светопреставление.
Послали за доктором. Приехал доктор и вставил градусник. Грудник сосредоточенно градусник пожевал-пожевал и вновь столкнувшись с непознаваемым, проглотил. Тут уж сам доктор перепугался.