Рассказываете небылицы, о том, как дитя щиплют ночницы? Дитя кричит, а мати плачет? – пастухи переглянулись, а мохнатый высыпал на стол пригоршню золотых монет. – Две тысячи веников, пятьсот голиков, по три денежки сотня – много ли рублёв?
– Позвольте! – подал голос первый пастух – Обладание чеканью никак не вяжется с вашим внешним видом! Вы поди вор и душегуб?
– Отнюдь! – отвечал ему мохнатый. – Плакун-трава не булава, головушку не пришибёт, а деньжата принесёт. Клад богат я отыскат, что у чудей лихих в ямах лежат. А нонче мне пора спат.
Произнеся всё это, таинственный гость встал из-за стола и вышел вон. Тут же поднялся страшный свист-посвист, будто сам Ног с гнезда своего, что на двенадцати дубах, слетел, да по двору ходит. Корчмарь подскочил к пастухам, кафтан на себе рвет;
– Экая лихоманка! – кричит. – Ей-же-ей! Неспроста ветер свищет, ох, и неспроста-та! Та не просто оборвыш забредал, а самый настояшный двоедушник-босоркун-витряник! Ну, теперь жди лиха!
– Не бойтесь, уважаемый! Это всего лишь природная стихия, о которой давеча предупреждали метеорологи. – попытался успокоить корчмаря первый пастух. Второй пастух залихватски гикнул, выскочил во двор и тут же был унесён черными ураганьими кругалями в поднебесье, где волколаки драли на части луну. Третий же пастух молча достал из-за пояса дубину и вместе с корчмарем проследовал в амбар, где на соломе спал мохнатый, лохматый мужичок. Подкрались они к мужичку, разбили дубиной ему головушку и сунули в рот алтын. Ветер и стих.
Вернулись пастух с корчмарём в избу, а вместо первого пастуха сидит жирная свинья и жует топинамбур.
– Быть козе на бузе, а бычку на веревке! – изрек корчмарь и заколол свинью.
Ух, и мяса нажарили! Ах, и сала накоптили! Закатили пир на всю округу, только не пришёл никто.
БЛАНШ ЗАУСЕНЕЦ. ТОПИНАМБУР (АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ВЕРСИЯ). ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
Жил да был корчмарь в корчме. И не было у корчмаря ни трех сыновей, ни жены с колотушкой. Корчма его стояла на самых отшибленных отшибах, однако же во времена сухого закона обрела популярность – корчмарь слыл во всей губернии злостнейшим самогонщиком.
В один особо ненастный и скудный на алкашей день зашли в корчму Семеро-со-двора в полной своей комплектации. Зашли, значит, и уселись на грубо сколоченные скамьи вокруг деревянного стола. Уселись, значит, и давай разговоры разговаривать.
– Как-то раз смастерил мужик гундель и пошёл эту гундель продавать – рассказывало первое из существ, имевшее вид до того благостный, что любой, кто встречал его, никогда в жизни больше не печалился. – Но по дороге гундель сломалась. Заплакал мужик, да и помер с горя. Теперь, говорят, бродит степями раздольными и гудит так протяжно – «Гу-гу-гу»!
– Ну, и брехотун ты, брат! – заревел медведь – Сам гундишь, что та гундель! Лучше послушай, какую историю слыхивал я! Повадился индрик-зверь в одно село харч воровать. Собрались мужики и стали думать-решать,