лагеря, где часами ползали брюхом по снегу, изображая роту в наступлении. Это было как-то далеко от наших устремлений. Хотя формально мы были и армия, но духа воинственного у нас особого не было. Один курсант получил пять суток губы, когда побрил виски ровно – под пацифиста (были тогда такие неформальные молодежные движения), и вообще едва не вылетел из института. Дисциплина, уставы и порядок воспринимались нами как обуза. Некоторое время, пока не поумнели…
Однажды по исправительно-трудовому праву повезли нас на экскурсию в зону, располагавшуюся, кажется, в Зеленограде. Провели по ней, показали, как там житье-бытье. И дали пообщаться с зэками с глазу на глаз.
Общение было такого плана. Мы спрашивали:
– А как вы на ужин, обед ходите?
– Строем, – отвечали нам.
– И мы строем. А вот как вы к доктору отпрашиваетесь – как заболели или как начальник разрешит?
– Начальник решает.
– И у нас командир решает.
В общем, уставной порядок с распорядком ИТУ пересекались процентов на девяносто.
Дисциплина, дисциплина, дисциплина. Военная косточка.
Самое смешное, что после окончания мы и стали теми, про кого ерничали – дисциплинированными, ответственными, с маниакальным стремлением к порядку. То есть теми же «дубами», и не видели в этом ничего зазорного. Вся эта система трансформации сознания на нас сработала стопроцентно. И, кстати, благодаря ей большинство моих однокурсников добились чего-то в жизни и прожили жизнь не зря. И теперь мальчишеские взгляды воспринимаются больше с улыбкой – ну, возраст такой был. Для нас тогда тридцатилетние командиры на курсе воспринимались глубокими старцами.
Какое бы у нас ни было отношение к происходящему, а жить было действительно нелегко, и самодисциплина и ответственность прорастали все глубже. За пять лет учебы залеты были единичные. Были и ЧП, но в принципе незначительные. Мы становились по-настоящему взрослыми людьми. И отношения были больше какие-то семейные, что ли. Друг за друга стояли. Вон марш-бросок. Бросить товарища нельзя. А у нас были те, кто сдыхал. И тащили их на своем горбу, матерясь всеми мыслимыми словами. Приходили к финишу чуть ли не первыми. И снисходительно прощали доходяг со смехом:
– Ну, сдох и сдох. Больше надо спортом заниматься!
Конечно, какие-то и конфликты были, и склоки, и подзуживали друг друга, и высмеивали, не всегда добро. Но чего не было никогда – это взаимного озлобления. И никому в голову не приходило, что наши одногруппники – осетин, армянин – чем-то отличаются от нас. Мы и не отличались. Мы были советскими курсантами одного из самых престижных вузов. И были братьями. Надеюсь, и сейчас ими остались.
Кстати, практически все главные национальности страны у нас были представлены. Кроме одной, известно какой. В институте был единственный еврей – на него показывали пальцем, как на диковинку, хотя был он своим в доску. Проник он в эти стены благодаря своему железному деду – генерал-полковнику, исторической личности, прославившейся в Великую Отечественную войну…