нее у Болана на эту ночь нашлось другое порученьице, за которое он переживает больше, чем за похороны.
Он смотрит на часы. Пожалуй, уже скоро.
– Значит, все прошло тихо, – говорит Болан.
– Да.
– И никто ничего интересного не упоминал.
– Интересного?
– Например… что дело нечисто?
– Нет, – говорит Дорд.
Болан холодно улыбается.
– Это маловероятно, Дэйв.
– Почему? По-моему, вы сказали, там все прошло хорошо.
– Хорошо. Довольно хорошо, надо полагать. Но люди знают, что происходит.
Он сдвигает стул, чтобы снова уставиться в окно. Ночь черная, ветреная, и ему видны сосны, качающиеся в голубом свете фонарей над стоянкой.
– Знают, что не все ладно. Просто не знают, могут ли они что-то поправить.
– Да ведь и не могут, верно?
Болан еще минуту смотрит в окно, наблюдает за пляской деревьев. Болан из тех мужчин, что последние тридцать лет выглядят лет на шестьдесят. На голове ни волоска, кроме бровей и маленькой снежно-белой эспаньолки, припухшие глаза укрыты тяжелыми веками. Лицо не из выразительных: лучше всего ему удается циничное разочарование, как будто он ничего хорошего от мира и не ждал, да и не дождался. Удачно – или, может быть, неудачно, – что в большинстве случаев это выражение оказывается самым уместным.
Внизу бьется стекло, кто-то вскрикивает. Болан рассеянно замечает:
– Ступай вниз, помоги Норрису. Похоже, сегодня толпа.
– Проклятые шоферюги, – цедит Дорд, вставая.
– Да, проклятые шоферюги.
Болан не смотрит вслед Дорду. Просто слышит ворвавшуюся в открывшуюся дверь музыку, которая глохнет, когда дверь снова закрывается. Болан постарался звукоизолировать свой кабинет, ведь он, хоть и содержит придорожный мотель, терпеть не может кантри, особенно нэшвиллский[4]. Но музыка все равно прорывается.
Болан открывает ящик сбоку письменного стола. В этом ящике он хранит две главные свои опоры: заряженный «Магнум.357» и четырнадцать ярко-розовых пузырьков с «Пепто-бисмол». Тихо крякнув, Болан достает пузырек, сдирает защитный пластик с крышечки и отворачивает ее. Он отбрасывает крышечку-мензурку – предписанная доза уже год как не действует, – открывает другой ящик, со стаканами и бумажными салфетками. Стакан он до краев наполняет густой розовой микстурой и без колебаний опрокидывает в себя. С легким вздохом он ставит испачканный молочно-розовым осадком стакан. Может быть, это усмирит бушующий в его пищеводе кислотный океан, а может, и нет. Взяв в руки опустошенную бутылочку «Пепто», Болан прикидывает расстояние от стола до мусорной корзинки около бара, откидывается на спинку стула и швыряет. Пузырек, перевернувшись в воздухе, отскакивает от края корзины и со стуком падает на пол. Опять раздраженно крякнув, Болан встает, чтобы его подобрать.
Поднявшись, он бросает взгляд за окно и замирает. Сосны все так же раскачиваются, и стоянка все так же полупуста.
«Объявятся