по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье.
Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене.
Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет.
Да, лицо, руки, поза – все очень подробно выписано. Но… Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету.
Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их.
– Что это?
Все слегка сжались, услышав ворчливый голос.
В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую.
– Господи Исусе, какой ужас, – произнесла старая поэтесса. – Кошмар. Сказать «уродство» – значит ничего не сказать.
– Рут, – вмешалась Рейн-Мари, – кому, как не вам, знать, что творчество – это процесс.
– И не всегда успешный. Я серьезно. Что это?
– Это называется искусство, – сказал Арман. – И не обязательно, чтобы вам нравилось.
– Искусство? – с сомнением переспросила Рут. – Неужели? – Она нагнулась и позвала: – Иди сюда, Искусство. Иди сюда!
Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.
И тут Клара рассмеялась:
– Она говорит про Грейси, – и показала на щенка, катающегося по полу в обнимку с Лео.
Хотя их нашли в одном мусорном бачке, Лео, щенок Клары, рос очень красивой собакой. Золотистый, поджарый, короткошерстный – лишь на загривке шерсть была длиннее. Сейчас Лео был тощим и долговязым, но в нем уже чувствовалась царственная осанка.
С Грейси все было не так. Если отбросить излишнюю деликатность, она была самой страшненькой в выводке. В буквальном смысле. И возможно, даже не была собакой.
Никто не сумел определить это, когда Рейн-Мари несколько месяцев назад принесла Грейси в дом. Время шло, а ясности не появлялось.
Почти совершенно бесшерстная, если не считать разномастных клочков здесь и там. Одно ухо смело стояло торчком, другое висело. Голова ее, кажется, день за днем становилась все больше, а сама Грейси выросла очень мало. Иногда, на взгляд Рейн-Мари, она даже ужималась в размерах.
Но ее глаза ярко горели. И она понимала, что ее спасли от смерти. Ее восхищение Рейн-Мари не знало границ.
– Иди сюда, Искусство, – сделала еще одну попытку Рут, потом выпрямилась. – Не только уродливая, но и глупая. Своего имени не знает.
– Грейси, – сказал Арман. – Ее зовут Грейси.
– Господи боже, зачем же ты тогда сказал – Искусство?
Она взглянула на него так, словно деменция развивалась у него, а не у нее.
Они вернулись в кухню, где Клара помешала варившийся суп, а Арман поцеловал Рейн-Мари и направился к двери.
– Не спеши, Тинтин,[4] – остановила