первые стеснялись бедности стола, то новоявленные студенты пытались шутить. «Бедность легче переносить тогда, когда она – объект насмешек», – думал Глеб.
Гости и хозяева – всего человек пятнадцать – поели и выпили еще. Стало жарко и весело. Кто-то – лучше поздно, чем никогда – раздобыл допотопную гирлянду на елку. Потушили основной свет, и стало уютно.
– Слушайте, как кайфово, – неловко начала полная девушка из Ростова. За убогостью выражения проступали чувства, для которых не хватало словарного запаса. – Мы в Питере празднуем Новый год! Я бы никогда и не подумала…
– Да не говори, – подхватила ее подруга, и Глеб заметил, что ее южное гэ-канье, от которого невольно избавлялись приезжие студенты, режет слух. Оно было слишком узнаваемое в любой компании петербуржцев. Невидимое клеймо провинциальности.
Девки немного потрепали удобную тему (подтекст – «мы – победители»), и Гончаренко с тоской подумал, что еще месяц-другой, и кому-то из них суждено на щите въехать обратно в свои города-замухрышки. И потом, вероятно, рассказывать своим родным о том, как он, а скорее она, «побывали в Питере».
Рюмка-другая – и Глеб уже убегал хотя бы до утра от этих мыслей, уже, забыв про сигарету в руке, спорил, перекрикивая музыку, с Владом, по-дружески обнимался с одной из хозяек комнаты, ходил между танцующими с зажженными бенгальскими огнями, которые он прикуривал один от другого.
Под утро те, кто не форсировал алкоголь, высыпали гулять.
На улицах было людно. На площадке перед общагой люди с маленькими детьми сооружали очередной фейерверк. Поджигали и с криками «Разошлись!» разбегались по сторонам. Через несколько мгновений с пронзительным воем в небо взмывала невидимая ракета, начинавшая дробиться и сыпать искрами в ночной темноте. Зрителей обдавало холодным, мигающим светом под сухой треск и крики «Ура!». Глеб тоже кричал «Ура!» и пил пущенное по кругу шампанское из горла…
А потом – потом ему показалось, что все вокруг застыло на одну двадцать четвертую секунды, на кадр – и этот кадр вместил в себя и картинку, и ощущения, испытываемые в этом кадре Глебом.
Шампанское, бегущее по губам и стекающее на воротник одной из девушек, когда она слишком уж наклонила бутылку. Матовый свет от ракеты, падающий на запрокинутые и поголовно восторженные лица. Физиономия незнакомого мужчины, за мгновение до этого произнесшего: «С Новым годом, ребята!» Чья-то скачущая по снегу дворняга, смешно запрокидывающая лапы… С Новым годом! Но главное – ощущение, не знакомое до сих пор только по той причине, что это было петербургское ощущение. Ощущение мгновенного петербургского счастья.
И теперь все остальное, что творилось за кадром, что осталось за кадром, было подчинено только одной мысли: здесь надо, необходимо, жизненно необходимо остаться.
Наверное, если разложить его мысли по отдельности, размотать клубочек, то можно было бы как-то понять его желания: выучиться, жить в большом городе. Но пока он сам не понимал их. Пока еще Глеб только чувствовал.
Вопреки