подхода к тексту – последний не существует сам по себе, без человека, означивающего знаки текста. К тому же человек «работает» не с текстом как таковым, а с тем, что лежит за текстом, со смыслом и значениями [Залевская 2002, 2005; Леонтьев 1997: 142–144], с образом содержания текста [Леонтьев А.А. 2003: 263–266], или его ментальной проекцией [Залевская 2005: 394–481; Рубакин 2006: 106]. «…Мы отражаем в образе не внешние перцептивные признаки предметов; они, эти предметы, а значит, и их образы для нас с самого начала “одушевлены” значением предмета – не его прагматической функцией в индивидуальном поведении, а именно значением, социально значимым, имеющим социальную природу и закреплённым в языковых формах» [Леонтьев А.А. 2003: 262].
Текст, таким образом, может рассматриваться как сложный языковой знак [Залевская 2002: 63], своего рода многократное наслоение превращённых форм (значения которых при вхождении в эту сложную систему дополнительно преломляются ею), которое способно вызывать к жизни в сознании индивида не просто группы значений слов или высказываний, а многократно наслаивающиеся друг на друга и взаимопроникающие смыслы, связанные с различными по характеру и «объёму» единицами и элементами многомерного опыта индивида.
Мы считаем совершенно нецелесообразной в рамках данной работы саму постановку вопроса: оригинал и перевод – это лики одного текста или же разные тексты. Единая общепринятая типология текстов если и возможна, то лишь в перспективе развития науки [Залевская 2005: 341–345], а потому непонятно, по каким общим критериям разграничивать или объединять перевод и оригинал; к тому же однозначный ответ на этот вопрос зависит от того или иного исследовательского подхода и определён рамками конкретной модели или теории. Более того, «…образ содержания текста, как и любой предметный образ, принципиально динамичен. Он не есть, он становится, и лишь в постоянном становлении – его бытие» [Леонтьев А.А. 2003: 263]. Следовательно, и отношения между «текстом» оригинала и «текстом» перевода не могут быть статичными и однозначно данными.
Текст не существует отдельно от речемыслительной деятельности по его порождению или восприятию, и лишь лингвист отрывает, абстрагирует его от деятельностной реальности. «В письменном тексте оказались сжатыми деятельности, начиная от предметной, в которой в качестве её внутреннего момента возникли идеальные образования-значения, и кончая производством речевого высказывания, а, оторвав в анализе текст от этих деятельностей, лингвист придаёт тексту самостоятельность, которую он в реальной жизни людей не имеет. Опускание связей письменного текста с деятельностями, стоящими за ним, которое происходит в лингвистическом анализе, может восприниматься как их отсутствие и вести к представлению о выводимости характеристик текста из его анализа, а не из анализа деятельностей, сжатых в тексте» [Тарасов 1987: 146].
Вместе с тем текст существует и как комплекс знаков, и как смысл, за этими знаками скрывающийся, ими выражающийся, и многочисленные