инопланетное существо, парализуя естественные биологические процессы. Стала себя чувствовать другой с тех пор, как восстановили жизнеспособность в лаборатории, не внешне, а внутренне… Другой Эвелин, новой. И ей хотелось бы верить, что на этот раз – «хорошей» Эвелин.
Вообще, память странная штука… Вроде бы, закрыв глаза, ты что-то видишь, нечто давнее, знакомое чувствуешь, будто это было в прошлом, и произошло именно с тобой. Но, в то же время, отзываясь на вспышки картинок в потерянном воображении, и то, как реагирует разум на ассоциативные чувства, задаёшь себе вопрос: на своём ли я месте? Здесь ли я был рождён, выращен и был отпущен в природу? А, может, это сон? Может, это выдумка? И моя реальность совершенно иная, а мир, из которого прибыл имеет другие черты?
То же самое чувствовала Эвелин. Вроде бы есть плоть… да, она странная, но существует прошлое исключительно в памяти. Оно не однозначное, и каждый логический путь, куда бы не пошла в поисках истины заканчивался пропастью. Была ли жизнь? Была. Была ли рождена естественным образом? Кажется, была, если состоит из плоти и крови. Хотя… нет, она чувствует развилку, с тех пор, как обмолвилась словом об эксперименте. И уже сама была в растерянности: человек ли до сих пор, или нечто новое? Страшное, беспощадное ко всему. Или гуманное. И почему в её сознании особую важность имеет правая рука? А рефлексы говорят о шаблонных движениях, которые проделывала миллионы раз. Что же там, на поясе? И почему так хочется достать круглую трубочку, рукоять?
И, разве остался бесконечный океан, в тёмных водах которого просуществовала вечность, как дитя в утробе матери? Везде же лёд, мерзлота, проклятая временем, а человечество сомкнулось в маленькую точечку, состоящая из миллиона «светлых» голов.
Она содрогнулась, чуть не упав с сиденья. Но её страх остался незамеченным для Рика – выразительный крик совпал с очередным провалом машины.
– Ты устал… Давай я поведу, – сказала она, увидев в его движениях растерянность. Он, хоть и с небольшой задержкой, но выровнял машину, возвращая на прежнюю колею широкого снежно-ледяного тоннеля. – Эй, я могу не хуже тебя им управлять… Слышишь? Отключи блокировку штурвала! – наивно потребовала.
Рик и ухом не повёл, а лишь упорно и постепенно прибавлял обороты, медленно выползая из провала. Благо, что машина для таких условий и сделана. Как жук, обходила стороной бугристые препятствия, и широкие колеса с толстыми ободками вместо шин, пытались толкать тело машины вперёд, вгрызаясь боковыми шипами в рыхлую массу. Но только то и делали, что зарывались ещё больше, перемалывая вокруг себя в снежную кашу. И эта рыхлая субстанция делала всё возможное, чтобы проглотить марсоход.
Электропривод журчал неистово, надрываясь, выполняя приказы пилота. Но дело стало попахивать безнадёжностью и очередным тупиком.
Но что-то дало ему сигнал вцепиться обеими руками в штурвал. Что-то такое он увидел на мониторе, приклеенный на лобовом стекле, что дало разрешение на безрассудное поведение. Машина, с рёвом в колёсах, затряслась и поползла