ты хочешь? – спросил один из девяти стоящих перед ним.
– Того же, чего и все.
– Что же, держи.
Незнакомец, в расшитой золотом хламиде, стоявший чуть левее от Иуды, вынул из кошеля две монеты серебром, при этом, края рукава, отторгали, метал от кожи пальцев, так, словно они (монеты), могли быть пропитаны ядом.
Иуда вновь обвел всех невидящим глазом, и, не дав положить монеты, скомкал кошель, прижав тряпицу к себе:
– Вы же честны друг перед другом?
– Чем ты недоволен? – раздался нестройный хор голосов, словно, кто – то коснулся пчелиного улья.
– Если не хотите быть обмануты друг другом, почему бы каждому из вас не дать мне немногим больше, поскольку две, лишь положены покойнику на глаза.
Он обвел всех собравшихся кривым пальцем, с твердостью, подобной воле Его учителя, одновременно продолжая:
– … он не может быть мессией, потому, как, не может сын ремесленника говорить о домоустроительстве Господа нашего Яхве*1…
Подойдя к первому, он раскрыл горловину мешка, заискивающе взглянул в глаза незнакомца снизу вверх с нескрываемой щенячьей кротостью, и нелепо улыбнувшись, как бы невзначай, оттопырил на левой руке два пальца.
И брезгливость их жестов была отнюдь не от того, что они давали монеты ущербному.
Они клали монеты так, словно никоим образом, не хотели быть причастны даже к тому, что он говорит. И Иуда вновь усмехнулся.
Монеты, с глухим звуком падали в холщевый мешок, а он, кривляясь и кланяясь, ходил с ним по кругу, и подобно сказителю – бродяге, кивая на каждую монету, падавшую в мешок, все говорил и говорил:
– … не может сын Его, так обманывать бедного калеку, потому как он не смог ни Своей волей, ни волей Другого, меня излечить. Хотя слепых, что он излечил, послал по всему миру проповедовать о содеянном, о них*2…
И его кривой палец вновь и вновь обводил всех круг за кругом, словно бы Иуда пытался в очередной раз пересчитать собеседников:
– … и не может быть разлучником, для отца от сына, и матери от дочери*3, тот, кого послал ОН.
Закончив, Иуда затянул горловину кошеля, стараясь не выдать себя излишне резкими движениями, но все, же от этого тягучего и медленного ощущения, ему стало не по себе.
Пальцы стали вдруг неожиданно чуткими, и на мгновение, Иуде показалось, что в его пальцах вместо веревки скользнуло чье – то прохладное тельце.
Посчитав совершенное достаточным, Иуда собирался было уйти, спрятав в складках одежды кошель, как вдруг его остановил вопрос:
– Так как же мы сможем узнать его?
– Я сам прикоснусь к нему, войдя в дом наш, – бросил через плечо Иуда.
– А не боишься ли ты воли Учителя своего? – вопрос, словно брошенный в спину камень, заставил его замереть на пороге.
Иуда повернулся и твердо сказал:
– Лжец не может изобличить лжеца… —
В его ногах появилась слабость,