секстан и гироскоп, и забормотал: плохо-плохо, очень плохо, очень-очень плохо. Лопе заглянула в топку, та и вправду еле-еле дышала. Лопе быстро схватила лопату, подцепила, сколько смогла, угля и с усилием бросила в зев топки. Столько хватит, спросила она болбеса. Тот послюнил пальцы, провёл рукой над зевом топки и ответил: надо ещё две таких бросить. Плохо-плохо, очень плохо. Качай, качай меха. Холодно, очень-очень плохо. О боги, простонала Лопе и взялась за медную ручку мехов, слишком тугих для женщины.
Скуна внезапно рухнула вниз примерно на полметра, отчего у всех пассажиров желудок на мгновение прилип к нёбу, кружки подпрыгнули, звякнула посуда, чай полился по палубе широким тёмным языком. Качай, качай меха, раздался из рубки озабоченный голос болбеса. Аэриния, привязанная к мачте, очнулась и зашипела, пытаясь выплюнуть кляп. Кромм пошёл к ней с намерением задать пару вопросов, но тут скуна упала ещё на полметра и начала плавно снижаться. Кромм развернулся, чтобы пойти и помочь Лопе, но матушка Элеа со странным выражением лица выставила вперёд руку и сказала: нет, лучше оставайся здесь и следи. И сними чехол с этой своей штуки. Она скрылась в рубке и через мгновение раздалось кряхтение уже двух женских голосов. Из трубы показался родной угольный дымок, но скуна продолжала снижаться.
Аэриния перестала шипеть и вращать глазами. Скуна уже опустилась настолько, что кроны деревьев почти смыкались над рубкой. Лес действительно оказался очень красив. Красив, но странен. В нём царила абсолютная тишина, не трепетали листья, не шевелились плотно сцепившиеся вершинами кроны, не пели птицы. Он безмолвствовал, словно нарисованный. Косые лучи прошивали тесные древесные кроны не везде, выписывая на зелёном ковре причудливый геометрический орнамент. Свет играл и своей игрой заставлял меняться общую картину. Когда он падал на стволы, обнаруживалась их травянистая полупрозрачность, такая странная для их толщины, ведь для того, чтобы обхватить любой из них, потребовалось бы не менее двоих взрослых мужчин. Когда же лучи света исчезали, появлялась густая изумрудная тень, в которой очертания лишь угадывались.
С берилловых ветвей, покрытых снизу круглыми капельками испарины, порой срывалась крупная капля и с оглушительным звуком разбивалась о землю. Звук её падения разносился по зелёным коридорам, подчёркивая царящую здесь тишину. Кромм зачарованно смотрел вглубь странного пейзажа, удивлялся тишине и тому удивительно беспокойному чувству, которое эта тишина порождала. Она вовсе не умиротворяла, нет, наоборот, несмотря на всю свою экзотическую красоту, лес рождал в наблюдателе тревогу.
Скуна, наконец, перестала снижаться и шла метрах в трёх над водой. Кромм мог хорошо видеть отражение её обшарпанного днища с облезшими деревянными шпангоутами, кое-где укреплённых мятыми кусками алюминиевого швеллера.
Развяжи меня, хрипло сказала аэриния: скорее. Ну же, хватит пялиться