голову и сказала: смотри. Она задрала платье и Сперо увидел, как её коленки разъезжаются в стороны, потом расходятся бёдра и между ними бархатится тёмный треугольник волос, в котором запутались его собственные пальцы. Нравится, спросила Николине, и расстегнула платье. Её пышная грудь, такая взрослая – Николине вообще была рано созревшей девушкой – выскользнула наружу, мягко колыхнувшись, соски съёжились на ветру. Она подалась навстречу пальцам Сперо, мальчик зажмурился и с силой отнял руку. Что случилось, тебе не понравилось, с притворной заботой спросила Николине. Сперо продолжал сидеть зажмурившись и сжимая рукой пах. Милый, но как же ты будешь жить с женой, если не знаешь, как устроены женщины, мягко сказала девушка. Открой глаза, посмотри на меня. Сперо помотал головой, по-прежнему не открывая глаз. Ну же. Николине наклонилась к мальчику и поцеловала его в плотно сжатые губы, постаравшись расшевелить их своим горячим языком. Сперо грубо оттолкнул её ладонью в лоб и вскочил, вытирая губы рукавом и крича: что ты делаешь? Дура! Фу, у меня всё лицо мокрое! Дура! Он выкрикнул ещё несколько обидных слов и стремглав побежал прочь по берегу, всё так же сжимая рукой пах. Его глаза кипели от слёз.
Как она могла? Дура! Шлюха! Как она могла сказать про Арин? Ведь они же друзья! Он не будет лезть Арин между ног. Они же с детских лет вместе, он каждый день провожал её из сколии до развилки. Николине просто злобная сука. И рука теперь пахнет непонятно, чем. Фу. Сперо бежал, задыхаясь от гнева и целого вихря чувств, которых пока не понимал.
Николине с досадой смотрела ему вслед, застёгивая платье и закутываясь в тяжёлый войлочный плащ. Совсем ребёнок, он просто совершенный ребёнок, хоть и выглядит почти как молодой мужчина, подумала она, села на велосипед и покатила прочь, слегка ёрзая на сиденье и вспоминая ощущение горячих чужих пальцев внутри себя.
Мирмеки
Слишком много всего, сказал Кромм, качая головой и глядя на бескрайние бледно-зелёные полупрозрачные заросли, сливающиеся в сплошную бугристую поверхность, простирающуюся до самого горизонта. Скуна медленно шла над неширокой рекой, повторяя её изгибы. Знакомый с детства запах горящего дешёвого угля, обшарпавшаяся краска на бортах, щелястые скоблёные доски палубы, многажды чиненая рубка – эти простые земные детали, совершенно не противоречащие прошлому опыту Кромма, накладывались на беспощадную жуть мира, в котором он оказался и от этого ему казалось, что голова сейчас взорвётся, как перегретый паровой котёл.
Чтобы отвлечься от неуютных мыслей, он продолжил уборку и заметил, что один из мёртвых мантисов лежит странновато. Кромм перевернул тяжёлый труп и заметил, что одна из грудных рук почти полностью вырвана из локтя. Он достал из-за голенища нож, сделанный из лезвия, принадлежавшего аэринии и, кряхтя от напряжения, перерезал остатки псевдоживых сухожилий, крепивших руку к груди мантиса. Её лезвие, выращенное на основе полихитина,