себе позволить сразу же влиться в ту или иную сферу деятельности, да и в девятнадцатом веке куда хуже дело обстояло с сословиями и различными видами занятости, как сейчас говорят в профессиональной среде, а потому к театру я пришел только в конце двадцатого века. Мне всегда было на вид сорок лет, но я решил, что мне действительно интересно этим заниматься, а потому, как и любой другой человек, парижанин, я поступил на отделение театральной режиссуры. В наше первое посещение Парижской национальной академии музыки – которому посвящена не одна глава в книге «Любовь и Смерть» – я был до глубины души поражен музыкой Шарля Гуно и представленным на сцене «Фаустом». Не описать, как взволнован и встревожен я был в тот памятный вечер. И потом мысль о театре не отпускала меня, мне хотелось попробовать себя в совершенно иной роли. Мне хотелось не просто участвовать. Мне хотелось создавать.
Я был убийцей и им остаюсь, но светлый позыв к искусству в моей душе не мог оставить меня равнодушным, а потому я всеми силами желал попасть в ту самую среду, взгляд со стороны на которую меня не просто поразил, а совершенно очаровал. И очаровало буквально все: от убранства зрительного зала до взлетающей под своды Гранд-Опера музыки.
Пришлось начинать с малого – с различных малых театров, собственно. От постановок различных известных и не очень оперетт, а потом пробиваться через связи и знакомства, оставшиеся еще с «прошлых жизней». Где мы только ни работали, с кем мы только ни знались, с кем только вина ни пили. Это и сыграло в моей карьере большую роль. Я уже был знаком с нынешними руководителями Национальной Парижской Оперы. Они выслушали мои идеи, и были в целом немало удовлетворены – нас познакомила жена одного из них – не стану называть имен – которая познакомилась с Уильямом достаточно давно, когда пересеклась с нами во время одного из представлений научной работы моего супруга, произведшей фурор на одной из конференций.
Как вы можете знать – если интересуетесь оперой, билетом и французским театром – что в Национальной Парижской Опере принято ставить музыкальные спектакли в Опере Бастилии, а все балетные— во Дворце Гарнье. Разве я мог выбрать нечто, кроме «Фауста» Гуно? Он поразил меня. Пронзил! Вознес! И я решил поставить свою оперу, свое первое детище на столь тронувшее меня произведение. Показать свое видение этого бессмертного шедевра. И, таким образом, я стал заниматься музыкальными спектаклями в Гранд-Опера. Сейчас сезон еще закрыт, а потому мы можем спокойно путешествовать и заниматься своими делами, не боясь, что другие дела ожидают нас в Париже.
К слову, о Париже. Мне иной раз кажется, что я скорее парижанин – совсем не французский франт, опять же! – чем лондонец. Пускай мы довольно долго жили в Англии, мне так и не пришлись по душе традиции, поведенческие устои и все, что было принято в обществе в целом. Так или иначе, мне все равно пришлось подстраиваться