теней и мрака. Там длится ночь до скончания времен. Я не был готов столкнуть его в эту бездну, как если бы он стоял на краю обрыва, а мне стоило заставить Уильяма шагнуть в пропасть. Я боялся. Боялся сделать из него чудовище. Боялся, что пропадет блеск в его сверкающих глазах и что я обреку его на бесконечное страдание от проклятия, которое испытал сам. Но поток моих мыслей прервали его слова:
– Сделай это ради меня, Джонатан, – он погладил меня по волосам, словно бы пытался успокоить мысли.
– Именно ради тебя я не хочу этого делать, Уильям, ты это знаешь, – я понимал, что звучал нелепо и даже глупо. – Я боюсь того, что с тобой станется. Я боюсь того, что тебе придется пережить все то, что выпало мне, – объясняясь сбивчиво и взволнованно, пытаясь отказаться, я встал и повернулся к Холту, напряженно глядя ему в глаза.
– А я не боюсь, Джон, – Уильям же смотрел на меня спокойно, вдумчиво. Он взял мои руки в свои. – Я не знаю, как это будет, но я верю, что все пройдет не так ужасно, как ты рисуешь в своих мыслях.
– Думаешь, я ошибаюсь? – Я покачал головой, несколько нервно усмехнулся и тяжело вздохнул.
– Со мной не повторится то, что пришлось пережить тебе.
– Откуда такая уверенность, Уильям?
Холт прикоснулся губами к моей ладони, запечатлевая поцелуй на тыльной стороне, касаясь линий выступающих вен, и сказал:
– Ты со мной.
Еженедельник Джонатана Уорренрайта: «Сомнения»
Уильям действительно умел быть настойчивым. Если он хотел чего бы то ни было добиться, он шел вперед, невзирая ни на что. Он не уговаривал, нет, но умел точно попасть в цель нужным словом, и не столько заставлял задуматься, сколько раскрывал все возможные плюсы того или иного предприятия. Несмотря на его довольно-таки вздорный нрав – иногда он напоминал ребенка, хотя уже давно разменял третий десяток.
Я сидел в кресле, глядя на огонь в камине, чувствуя, как он выжидающе и с нетерпением на меня смотрел. Согласитесь, все было достаточно логично, понятно и просто: девятнадцатый век идет на убыль, как и молодость Холта, мы остались вдвоем на этом свете, и чего ему было, собственно,