grandpa’s wealth to deuce confide.
XVIII
When we shall resort at a banner
Of wise and reasonable calm,
When passions and excitement fever
Will die, and we shall see just fun
In bursts of willfulness and passions,
Belated judgements and reactions, –
Not free of efforts and submissive
We, sometimes, would prefer to listen
To others’ rebel passions whirling.
It stirs emotions in the heart,
Like staying always in his hut
An olden crippled man is turning
Attention to the young men’s tales
Being forsaken for long days.
XIX
Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
В любви считаясь инвалидом,
Онегин слушал с важным видом,
Как, сердца исповедь, любя,
Поэт высказывал себя;
Свою доверчивую совесть
Он простодушно обнажал.
Евгений без труда узнал
Его любви младую повесть,
Обильный чувствами рассказ,
Давно не новыми для нас.
XX
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни Науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.
XIX
But ardent youngsters, it’s no doubt,
Are never ready to concealing
And always eager to let out
Their love, or grief, or other feeling.
A loser in the love affairs,
Onegin heard with a stern face
Sincere cordial confession,
The ardent poet’s self-expression;
Vladimir, when in exaltation,
His soul did artlessly display,
Onegin shortly was aware
Of all his love and adoration –
The story rich in sentiments
With quite familiar contents.
XX
Ah, he did love like nowadays
Nobody by love can be blessed,
Since only poet’s soul still prays
To love and feels its real taste.
Wherever, always the same dreaming,
One and the same familiar feeling,
One and the same and well known sorrow,
No promise to relax tomorrow.
Neither long years of separation,
Nor fell into poetic trance,
Nor beauties of a far off place,
Nor learning fruits, nor inspiration
Could change his soul, the same desire
Was heating it by virgin fire.
XXI
Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав;
В тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы,
И детям прочили венцы
Друзья соседы, их отцы.
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
XXII
Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон,
И мысль об ней одушевила
Его цевницы первый стон.
Простите, игры золотые!
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И Ночь, и Звезды, и Луну,
Луну, небесную лампаду,
Которой посвящали мы
Прогулки средь вечерней тьмы,
И слезы, тайных мук отраду…
Но нынче видим только в ней
Замену тусклых фонарей.
XXI
To