Юрий Никишов

Любовные истории, придуманные Пушкиным


Скачать книгу

капли наслажденье пей,

      Живи беспечен, равнодушен!

      Мгновенью жизни будь послушен,

      Будь молод в юности твоей!

      Поэт не прописывает, какие радости даны «всем возрастам», хотя предполагает их всюду («всем возрастам дает игрушки»); но юность тем и выделена, что она радостями оделена щедрее всего; пренебрежение ими поэт считает неестественным и предосудительным.

      Ценности иных возрастов в рамках периода уточняются только слегка, на выручку поэту приходит эпос. Вот завершение исповеди Финна:

      Живу в моем уединенье

      С разочарованной душой;

      И в мире старцу утешенье

      Природа, мудрость и покой.

      «Стансы Толстому» можно признать своеобразной доминантой философских медитаций Пушкина: и потому, что здесь разнообразно и четко прочерчена основа поэтической позиции Пушкина, и потому, что на фоне «Стансов» легче воспринимать ответвления философских медитаций поэта.

      Азарта и темперамента Пушкину не занимать.

      Давайте пить и веселиться,

      Давайте жизнию играть,

      Пусть чернь слепая суетится,

      Не нам безумной подражать.

      Пусть наша ветреная младость

      Потонет в неге и вине,

      Пусть изменяющая радость

      Нам улыбнется хоть во сне.

      Настолько безудержен поэт, что на сей раз готов потеснить прочно сформировавшееся мнение о цикличности жизни с разделением забот – юности юношеские, а старости старческие: юность показана агрессивной.

      Когда же юность легким дымом

      Умчит веселья юных дней,

      Тогда у старости отымем

      Всё, что отымется у ней.

Добрый совет

      В лицейской лирике подобный вариант проигрывался только на эпическом материале («Гроб Анакреона») либо в иной плоскости, когда жизнь рассматривалась не цикличной, а монолитной («Веселье! Будь до гроба / Сопутник верный наш…»). Не заметить азартного настроенческого бунта в «Добром совете» нельзя, но нет оснований говорить об отмене представлений о цикличности жизни («Всему пора, всему свой миг…»): опять позицию поэта корректирует эпос. Финн, рассказывая о могуществе Черномора, гасит вспыхнувшую тревогу Руслана: седой волшебник прельстился красой Людмилы, но безвреден для нее. Тут утверждение категорично:

      Но против времени закона

      Его наука не сильна.

      Если перед законом времени бессилен волшебник, смертному спорить с временем вовсе бессмысленно.

      Пример самого Финна чреват совершенно неожиданным комическим финалом. Финн нисколько не ставит целью спорить с временем: просто он, постигая науку колдовства, упускает из виду ход времени, не замечает, как за его занятиями прошли не годы – десятилетия. Забывчивость Финна психологически достоверна: поглощенный делом, начатым в молодости, сосредоточенный на нем, герой не стареет душой, и бег времени для него нечувствителен. Заблуждение открывается ему слишком поздно, он как громом поражен. Оценим трагикомизм положения: старику предлагаются забавы юности:

      Но вот ужасно: колдовство

      Вполне