желанию героя молиться «другому богу».
Пушкин не считает невозможным моленья двум богам:
Один лишь ты, любовник страстный
И Соломирской, и креста[14],
То ночью прыгаешь с прекрасной,
То проповедуешь Христа.
Стихи обращены к Александру Ивановичу Тургеневу, служившему директором департамента духовных дел: в адресате поэту симпатично сочетание несоединимого; в шутке поэта нет язвительности.
Возможность перехода человека в иную веру используется в качестве поэтической метафоры, суть которой как раз и состоит в перенесении свойств и признаков одного предмета на другой; происходит и переход от одного значения слова к другому (от веры как вероисповедания к вере как умонастроению в самом широком и разнообразном содержании понятия); естественно, что такой прием легко выходит на комический эффект.
В метафорическом значении набожность включается элементом характеристики приятелей-эпикурейцев: «Венеры набожный поклонник…» («N. N. (В. В. Энгельгардту)»).
В лицейский период ирония Пушкина над вопросами веры смягчалась благодаря античным одеждам обрядности: «чужая» вера не понуждала к принятию ее всерьез. По мере снижения удельного веса античной образности она замещалась образностью христианской: поэт играл с огнем, поскольку ироничности при пользовании христианской символикой нимало не убавилось.
Прямые обращения к Богу у Пушкина насквозь ироничны. Таков зачин четвертой песни «Руслана и Людмилы»:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же – честь и слава им! –
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
Можно было бы попытаться увидеть здесь предпочтение христианской религии перед религией языческой; но для этого потребовалось бы принять означенную молитву всерьез и весь фрагмент лишить столь откровенной ироничности: жертва недопустимая.
В общих суждениях Пушкина о жизни, о целях жизни разброс предельно широк – от беспросветно мрачных: «К чему мне жизнь? Я не рожден для счастья…» («Позволь душе моей открыться пред тобою…») – до беззаботно игривых: «Мы пьем восторги и любовь, / Для нас надежды, наслажденья…» («Нет, нет, напрасны ваши пени…»); в собраниях сочинений эти стихотворения сошлись и встали рядом. Но удельный вес контрастных заявлений неодинаков: пессимистические настроения – рецидив преодолеваемого кризиса, упоение радостями жизни – лейтмотив в пушкинской поэзии петербургского периода.
В философской лирике трехлетия варьируется и развивается традиция лицейской лирики: жизнь быстротечна, она проходит природой установленные стадии; надо ловить ускользающие радости жизни, уметь ценить их. Конечная человеческая жизнь вписывается в поток бесконечного исторического времени. Одно с другим несопоставимо. «Мгновению жизни» противостоит «веков завистливая