и опровергнуть педантизм старых критиков, не понимавших художественного слова (от педантов Пушкину в новых условиях приходилось защищать «Евгения Онегина»).
Сошлюсь на один из приводимых отзывов (в подборке он последний): «Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть, и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:
Мать дочери велит на эту сказку плюнуть.
Автор отзыва – поэт И. Дмитриев. Тут не все ясно. Восьмая глава «Евгения Онегина» начинается развернутым портретом пушкинской музы. В первой строфе рассказывается о ее явлении и первых затеях, во второй строфе – как ее встретили мастера того времени. В печатном тексте романа от строфы оставлено лишь четверостишие – о благословении Державина. Рукописное продолжение строфы известно. Далее говорилось:
«И Дмитрев не был наш хулитель…» Закономерен вопрос: не был или был?
В начале предисловия находим едва ли не самый обширный пушкинский комментарий: «Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки». Странно: поэт готов признать недостатки поэмы – и обширно цитирует критиков, писавших о недостатках ее?
Второе издание – это и вторая редакция поэмы. Добавлено очень важное введение («У лукоморья дуб зеленый…»). Проведены сокращения. Казалось бы, поэт мог широко реагировать на мнения критиков и принять те замечания, с которыми согласен. Он не принимает иных замечаний – кроме замечания Дмитриева. Не все сокращения каcaются эротически откровенных мест, но наиболее обширные и существенные сокращения – именно таковы. Отмечу два. «Вы знаете, что наша дева / Была одета в эту ночь, / По обстоятельствам…» Другое сокращение касается ситуации, когда Людмила попадает в сеть Черномора и вроде бы становится доступной его притязаниям.
Был ли Дмитриев «хулитель» – или просто сказал правду, которую признал поэт? Какими обстоятельствами «самой рассеянной жизни» он готов объяснить недостатки поэмы? «Рассеянная жизнь» отнюдь не исключала самого упорного трудолюбия. Но она включала чувственность как этический и тем самым эстетический принцип. Некоторые места поправить было можно, но освободить поэму от чувственности – нельзя: она на ней держится. В петербургские годы именно «Руслан и Людмила» максимально реализует интерес поэта к прикрытой эротике, его стремление при изображении пикантных положений пройти в рискованной близи, но не пересекая запретную черту.
Разумеется, оценить одним словом пафос объемной поэмы, синтезирующей несколько тенденций, означает выделить лишь одно слагаемое, оставляя в тени другие, не менее важные; это оценка явно односторонняя (кстати, в письме