и любопытно: продолжается та самая картина пира в гриднице с чашниками и тяжкими стаканами, а прибавилось современных поэту ассоциаций. Серебряные чаши «веселье в сердце лили»: тут уже немало от эпикурейских стихов Пушкина, а «шипела пена» обещает его хрестоматийное: «Шипенье пенистых бокалов / И пунша пламень голубой».
А следом калейдоскоп зрительных картин меняется на слуховые образы: гостей «шум невнятный» пресекает «глас приятный» песни Баяна.
Богатырское начало! Оно объединяет древнее и современное, зримая и слышимая панорама наполнена ассоциативными толчками для раздумий самого разного плана. А поэму создает восемнадцати-двадцатилетний автор. Ему интересно все. Его радует, что муза помогает ему оживить дела давно минувших дней. Но он – нимало не чернокнижник. И среди его важнейших забот на первом месте – жизнь сердца, как он ее сейчас понимает. Разнообразны сцены пира, но они – вширь, а есть стержень, к которому повествование возвращается регулярно.
Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный;
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья.
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту…
При троекратном возвращении к описанию переживаний Руслана никак нельзя сказать, что эти переживания разнообразны; жених поглощен одним ожиданием. Поэт идет герою на помощь: он подробно описывает то, чего герою больше всего и хочется.
И вот невесту молодую
Ведут на брачную постель;
Огни погасли… и ночную
Лампаду зажигает Лель.
Свершились милые надежды,
Любви готовятся дары;
Падут ревнивые одежды
На цареградские ковры…
Вы слышите ль влюбленный шепот,
И поцелуев сладкий звук,
И прерывающийся ропот
Последней робости? Супруг
Восторги чувствует заране;
И вот они настали…
Сюжет поэмы удивительно соответствует авторской установке на изображение прикрытой эротики. Вот и описано все, что можно было описать, и поставлено многоточие, далее которого поэту ходить не принято. Но запретную черту пересекать не пришлось: сюжетное «вдруг» позволяет переключиться на новую тему повествования. Впрочем, острота ситуации еще тревожит воображение поэта, и – остывая, набирая дыхания для дальнейшего рассказа – он возвращается к прерванному эпизоду хотя бы с авторским комментарием.
Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно,