ты поймешь.
Их взгляды пересеклись. Красноватый неон вывески клуба бросал на лица кровавые тени, а в глазах обоих отражались бездна и сумерки, и воды Стикса. Узкая ладошка Софи легла на руку Гадеса, и он знал: Персефона верила в него. Как и всегда. И больше всего на свете ему хотелось прижать ее к себе, прикрыть глаза, ощущая ее кожу, ее волосы, ее уверенность.
Пальцы Софи скользнули, перехватили сигарету. И там, где еще минуту назад к фильтру прикасался Гадес, оказались губы Софи. Она затянулась и выпустила дым, такой же мерцающе кровавый. Выкинула сигарету.
– Поехали, – хрипло сказал Гадес.
Он даже не смотрел на часы с того момента, как проснулся. Время не имеет значения, если живешь вечно – и Гадес вспоминал о нем только рядом с Персефоной.
Возможно, поэтому он был одним из немногих богов, кто живо реагировал на ход времени. На пульсирующую смену эпох.
Ночные огни скользили по машине, город охватывал ее, проникал сквозь металл и стекло, впитывался в кожу и кости. Оседал на волосах невидимой пылью – почти как Подземный мир. Гадес хорошо понимал Амона, которому ночной неон с успехом заменил привычное солнце.
Софи молчала, но то и дело поглядывала на телефон. Иногда Гадес замечал, как вспыхивал экран, но музыки больше не играло.
– Ты так волнуешься за своих друзей, – неожиданно сказала Софи.
Гадес смотрел не на нее, а на дорогу перед собой, но на его губах появилась улыбка, жесткая и бескомпромиссная, а в глазах отражался не только ночной Лондон, но и бездна. С таким выражением лица сжигали дотла города и развеивали прах по ветру.
– Это очень… по-человечески, – добавила Софи.
– А ты думаешь, мы должны быть бездушными и недоступными богами? Мы всегда жили среди людей. Мы больше люди, чем многие. – Гадес продолжал улыбаться. – Но это не меняет нашей сущности. Ты еще вспомнишь.
Гадес тоже помнил, как шел по зачумленным городам, разведя руки в сторону и собирая дань из теней, оставлявших кашлящие кровью тела.
Гадес помнил, как проводил время в пустыне с Сетом – и приходил в туарежские кочевья посреди черных камней, забирая детей в голодные годы.
Помнил, как много раз убивал сам, так что лица давно стерлись в единое размытое пятно – тень, которую он вбирал в себя, пропускал в Подземное царство.
А еще он помнил, что Персефона всегда это знала. И ее ничего не пугало. Она любила мужа таким, каким он был.
– Ты вспомнишь, – повторил Гадес спокойно.
– О том, что ты – смерть? – Софи нервно усмехнулась, крутя в руках телефон. – Как это работает? В смысле, Амон успел рассказать, что царства мертвецов есть и у других богов… а как же Ад или Рай? Как вы делите души? Или кто всё решает?
– Это… сложный вопрос. И не уверен, что кто-то из богов может дать на него однозначный ответ. Мы не знаем, как всё выглядит для людей. Возможно, после смерти им дается выбор. Или они попадают в тот мир, который ближе всего к их верованиям – к тому, чего они сами действительно хотят после смерти.
– И что, так многие жаждут греческого Подземного