фамилии с «энергичным росчерком» и «воздушными завитушками»; «тончайшим и ярчайшим образом» выводил «и инициал Я, и инициал отчества О – крупнейшее, особенное О <…>» (2, 389). «Я проверял много раз в любой обстановке, хоть в седле, на планшете, но подпись комиссара Заводника будет неторопливой, уверенной и ясной» (2, 389). В другом рассказе – с «говорящим» названием «Почерк» – именно способность ясно и четко выводить буквы помогла автобиографическому персонажу избежать расстрела. Следователь, попросивший Криста привести в порядок бумаги, не поверив в виновность заключенного, бросил в огонь папку с компрометирующими документами. «Почерк Криста был спасительный, каллиграфический», – заключает автор (1, 437).
За подобными фактами стоит многое: и щепетильность Шаламова в вопросах, на первый взгляд, далеких от лагерной темы, и классические образы каллиграфов – Акакия Акакиевича Башмачкина и князя Мышкина, и древнейшая мифологема: мир – книга. Но если, по христианским представлениям, эта книга написана Творцом и исполнена благодати, то у Шаламова в роли автора большей частью выступал дьявол. Лагерь, названный автором «Колымских рассказов» «книгой за семью печатями» (6, 361), писался кровью мучеников и буквами, несущими гибель, – не в метафорическом, но в прямом смысле. «Я же из тех, чье личное дело распухло, отяжелело, будто пропиталась кровью бумага. И буквы не выцвели – человеческая кровь хороший фиксаж» (2, 342).
В самом деле, чудовищные аббревиатуры, создававшиеся в нарушение всех фонетических и грамматических норм, стали обозначением обвинительных статей, в том числе и расстрельных. «АСА – это все равно что КРА. А КРД? КРД – это, конечно, не КРДТ, но и не КРА» (2, 193). В рассказе «Рива-Роччи» говорится о популярности во время войны 192-й статьи, которую, по словам писателя, давали «жертвам правосудия» (2, 450). Как «и всякая порядочная статья», она обрастала дополнениями, примечаниями, пунктами и параграфами. «Появились мгновенно сто девяносто вторая «а», «б», «в», «г», «д» – пока не был исчерпан весь алфавит», превративший ее в «паука», высасывающего из осужденных жизнь (2, 450–451). Этот же «грозный алфавит» использовался врачами для обозначения лагерных болезней: алиментарная дистрофия, цинга, пеллагра, дизентерия, авитаминозы на все буквы алфавита – от А до Я. Врачи предпочитали зашифровывать наиболее распространенные заболевания. «"РФИ" (резкое физическое истощение. – Л.Ж.) – почти «Загадка Н.Ф.И.», как у Андронникова», – иронически замечено в рассказе «Как это началось» (1, 432). Но даже и такие «загадочные» диагнозы ставили только самые смелые доктора.
Все эти обозначения статей и болезней кажутся эзотерическими шифрами нечеловеческого жаргона. Арестанты делились на категории «в зависимости от того, как луч правосудия освещал то одну, то другую группу <… > Но часто сходство букв было сходством и судеб», – констатирует автор (2, 447–448). Как масти в карточной колоде, тасовала власть ни в чем не повинные буквенные обозначения и, складывая их в неестественные сочетания, жонглировала человеческими судьбами