и филологического отождествления мира с книгой. Василий Тредиаковский и автор «Колымских рассказов» при всей их несопоставимости апеллировали к одним и тем же ценностям традиционной книжно-языковой культуры.
1.3. Шаламов и Пушкин
Вечный вопрос «Что есть истина?» взят Пушкиным в качестве эпиграфа к стихотворению «Герой». «Но что есть истина?» – уже в акцентированной форме вновь ставится он Шаламовым (1, 489; «Курсы»). В обоих случаях речь идет о защитных свойствах человеческой натуры: этической реабилитации «нас возвышающего обмана» (Пушкин) и о стремлении мемуариста выбрать из прошлого то, «с чем радостнее, легче жить» (Шаламов). Вряд ли сам автор «Колымских рассказов» проводил параллель между поэтическим текстом и своим автобиографическим повествованием. Однако его настойчивые попытки обозначить себя представителем именно пушкинского направления в литературе, безусловно, показательны и вписываются в общую, довольно неоднозначную концепцию классического наследия1.
Колымский цикл открывается рассказом «По снегу», в котором описывается прокладывание дороги по снежной целине: «Впереди идет человек, потея и ругаясь <…>». Другие пять-шесть двигаются за ним «в ряд плечом к плечу». Автор подчеркивает, что они ступают «около следа»: если идти в след, получится не дорога, а «едва проходимая узкая тропка». Поэтому «каждый, даже самый маленький, самый слабый, должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след» (1, 47). Варлам Шаламов достойно прошел собственной дорогой по литературной целине. В его непростом отношении к русской классике, в частности к революционным демократам и Л. Толстому, были своя логика, свой резон, в которых меньше следует видеть трагическое «недопонимание» или психологические изломы. «Спор» автора «колымской» прозы с классической традицией можно рассматривать, во-первых, как внутренний диалог разных стадий имманентного развития самой этой традиции; во-вторых, как характерный для конца второго тысячелетия идейно-художественный полифонизм и, наконец, как действие «обратной связи», одновременно обогащающее и в чем-то обедняющее содержание культуры прошлого, но в любом случае стимулирующее процесс ее дальнейшей актуализации.
Как ни парадоксально, но сама колымская реальность порождала коллизии, напрямую соотносимые с именем и биографией Пушкина. Так, среди лагерников упоминается потомок поэта некий барон Мандель, «длинный, узкоплечий, с крошечным лысым черепом» (1, 207; «Тифозный карантин»). «<…> Он получил придворное звание, надел камер-юнкерский мундир…», – иронически замечено о другом заключенном, взявшемся «тискать романы» уголовникам (2, 102). Один из наиболее ненавистных лагерных врачей с «говорящей» фамилией Доктор, носивший «белокурые баки», «гордился своим сходством с Пушкиным» (2, 417). В рассказе «Букинист» фигурируют «Записки Самсона (у Шаламова – Сансона), парижского палача», вызвавшие в свое время на фоне всеобщего ажиотажа негативную реакцию поэта. Кстати, Пушкин, посчитав целесообразным выступить с рецензией на сочинение «славного» Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека» (1836), был одним из первых, кто заинтересовался психологией узника, проведшего