силы родовые,
истлели нынче наши скрепы, —
сгноили их, сожгли огнём,
хулить народ-то, – проще репы, —
вменять, что есть, худого в нём,
а ты попробуй, угадай-ка,
в какой земле поповья сука,
и станет ясно, чья та шайка
сто лет и бич для нас и мука!
Как я наведаюсь в «палаццо»,
то непременно печь топлю,
я весь тянусь к её теплу
и мне так хочется остаться,
но нет, нельзя, хоть и могу:
я – больше Родину люблю.
Здравствуй, Сережа
Здравствуй, Серёжа, снова мы свиделись,
нет, я не пьян, не в бреду.
Где та незримая тонкая линия,
я всё никак не пойму,
что, разделяя наши сознания,
вяжет нас в узел один?
Разве сильнее петля покаяния,
первый России сын?
Ты признавался часто, порывисто,
будто сам раньше висел,
стала земля тебе чёрта дном илистым.
Что досказать не успел?
Вот, ты увидел, что твари наделали
с Русью твоей и моей,
сам указал на чугунное дерево
слугам воспетых идей.
В строках пророки, в жизни, как дети,
каждый в России пиит,
псиною воет декабрьский злой ветер
под жалкий трёп панихид.
Здравствуй, Серёжа, вот мы и свиделись,
нет, я не пьян, не в бреду.
Где же незримая страшная линия
та, за которой – в аду?
Ничего
не вернуть, —
так устроено время, —
не под силу
забвения
камни столкнуть, —
я привёл бы сюда
ханаанское племя,
вот тогда
на себя
вы смогли бы
взглянуть.
Ничего
не сменилось, —
всё та же картина, —
те же мощи
навстречу
и те же глаза,
только шире
и краше
под небом равнина,
только горше,
кровавей
стекает слеза.
А что есть у меня?
А что есть у меня? Да, пожалуй, немного, —
как у всех, у кого в седине спелый лён, —
правда, больше мирского, но есть и от Бога, —
всё ж в России, по милости божьей, живём, —
а ещё наша Русь, – как дитя перед бродом,
что, прижавшись к груди, умаляет снести, —
она ждёт воссоздания с кровным народом, —
только так можно будущее обрести, —
ей охота обнять неземные просторы, —
по вселенной с размахом, по-русски, пройти, —
чтоб поляны из звёзд и светил косогоры,
как знакомцы, встречали на новом пути.
Так что, – много всего у меня, очень много,
как у тех, у кого в седине спелый лён, —
правда, больше мирского, но есть и от Бога, —
всё ж в России, по милости божьей, живём!
Мы идём