как Богу, и кляли, как зверя,
не счесть сколько раз вёл слепой поводырь
от плахи до плахи, по бунтам и «бундам»
и девою падшей тянули в притон,
и, как на Голгофу, толкали иуды
на гиблые баржи, в дымящий фургон,
и лгали пригретые властью поэты,
впиваясь ей в груди дыханьем сердец,
и брызгали кровью расстрелов рассветы,
и плакал над Русью Небесный Отец.
За сто лет последних смертельная кара,
наградой подобранный ветхий орёл,
как злая издёвка внучат комиссара,
трёхцветное знамя над пустошью сёл.
Не ходи, Андрей…
Не ходи, Андрей, на Север, —
ничего о нас не зная, —
в этой лапотной Рассее
вся земля давно Святая.
Не смущай народ и… баста! —
хоть душой он, как ребёнок,
мудреца Экклезиаста,
знай, учил, ещё с пелёнок…
А ещё шепни ессеям,
как меня почтят за Бога,
что среди полей Рассеи
в Небо прячется дорога.
Ветер-командор
Среди сосен корабельных взад-вперёд шагает ветер,
словно мачты примеряет новым парусным флотам, —
он моря и океаны исходил по всей планете,
он готовится к отплытью к неизведанным мирам.
Капитану-командору стала тесна наша гавань, —
прелесть дерзкого похода будоражит его кровь, —
на невидимых страницах его личного устава,
как девиз, святая фраза «Приключенья и Любовь!»
Набирает он армады, где команды из бывалых, —
из охочих до познаний, бьющих силой через край, —
из туманов восходящих, облачков больших и малых,
чтоб по первому приказу проторить дорогу в рай.
Ель
Разухабилась ель, разрослась до небес,
проберёт меня хмель, толканёт тогда бес,
вот пойду и… срублю, а чего ещё ждать? —
будет что и по мне на дорогу метать. —
Пустоверий не чту, не боюсь укоризн, —
всё одно на Руси смерть, что новая жизнь.
И так было всегда и так будет свой век
потому, что дурак – русский наш человек,
но его простота семя правды хранит,
как и все чертежи неизвестных орбит.
Вырастай моя ель, выше края небес, —
в свой черёд я уйду в твой заоблачный лес.
Добра и мира вестник
Солнце
пышет цветом хлеба,
вяжет лучики в снопы, —
что вот есть такая треба,
не сказали нам попы
и раввины промолчали,
и мулла не произнёс,
что, скорей всего, в Начале,
был ещё пшеницы воз.
Будет хлеб – польётся песня
из души да через край,
где добра и мира вестник,
там румяный каравай —
неба сын и вольной