укрываться от взора даже хорошо знакомых. Из дома они выезжают редко, только в случае крайней необходимости…
– Чем-то этот ваш обычай напоминает мне жизнь здешних женщин, – сказал Искандер, поводя рукою. – У эллинов они тоже сидят дома и проводят время на женских половинах – гинекеях.
– У нас с этим куда строже, – парировал Го Шу с ноткой извинения. – А еще мы, все трое, дружно закрывали глаза, наблюдая, как вы целуетесь при свидании. По вашим обычаям, люди, находящиеся в родственных отношениях, при встрече или же при расставании целуют друг друга без различия полов. Для нас же поцелуи настолько необычны, что даже мужья не целуют жен, ибо это почитается вещью похотливой и неприличной. Открыто лишь мать целует своих детей, да и то лет до пяти…
– Поразительно! – воскликнул обычно сдержанный Тиндарид. – Драгоценный Го Шу, а не могли бы вы развеять тьму моего незнания и прояснить, что же есть «дао»?
Ханец сделал глубокий вдох, светлея лицом.
– Дао – значит «путь», – сказал он с чувством, – это первоисточник явлений материальной и духовной жизни, это первопричина всего сущего, а также конечная цель и завершение бытия. Всё в мире произошло от дао, чтобы затем, совершив кругооборот, снова в него вернуться…
– Все, – громко прошептал Эдик, – было нас четверо, а стало трое. Искандер теперь отлипнет от ханьцев лишь тогда, когда полностью выкачает из них инфу! Бедный Гоша…
– Кто-кто? – не понял Сергий.
– Го Шу! Это я его так, по-свойски…
– Присоединяйся и ты к постижению вековечной мудрости, драгоценный Чань Бо, – пропел Гефестай.
– Спасибочки, мне и своей хватает…
Так, за болтовней и проповедью, преторианцы одолели недлинную дорогу к Агоре, центральной площади Афин, чьи камни помнили поступь и Перикла, и Фемистокла, и всех прочих великих мужей Эллады.
Агору, заставленную бесчисленными статуями, окружало множество зданий с тенистыми портиками, которые тут назывались стоями. Пестрая стоя была расписана историческими картинами Полигнота, а стоя Аттала поднималась в два этажа, и на каждом из этажей располагалась двадцать одна лавка.
Го Шу поспешил к Царской стое, что выстраивала свои колонны у подножия Тесейона, помпезного храма, посвященного Гефесту и Афине.
– Сюда, мои драгоценные спутники, – подозвал ханец дружную четверку. – Я уже вижу И Вана!
Раздвигая нарядную толпу и бормоча: «Амитофу, Амитофу, Амитофу…» – на площадь выбрался сухопарый остролицый ханец с обритой наголо головой. Он шагал стремительно, едва не подпрыгивая на ходу от избытка энергии. Увидев Го Шу, буддист расплылся в улыбке, из-за чего его узкие глаза смежились в две неразличимые щелочки, и поспешил навстречу.
– Здравствуй, И Ван, – поклонился даос. – Ты видишь перед собой тех самых великих мастеров, которых мы позвали в дальний путь.
– Как я рад, как я рад! – зачастил И Ван, складывая кулаки и кланяясь. – Я счастлив сопровождать великих мастеров и быть им полезным во всяком деле.
– Готов ли ты идти, И Ван? – спросил