и досками были подготовлены для противников. В зале присутствовало около 1100 зрителей – самая большая аудитория в истории шахматной Америки.
Собравшиеся на сцене игроки ожидали сигнала судьи, чтобы занять свои места и начать игру. Советский шахматист Давид Бронштейн попросил стакан лимонного сока – нет, не лимонада, а настоящего лимонного сока, настаивал он – который и выпил, как показалось, залпом. Американцы заметно нервничали, чему не стоило удивляться: помимо двух предыдущих поражений, не дававших оснований надеяться на успех в этом матче, они могли вспомнить о недавнем разгроме советскими аргентинской команды в Буэнос-Айресе и французской в Париже. Дональд Бирн, победитель открытого чемпионата США, рассказывал, что он так нервничал накануне, что весь день перед матчем старался выбросить его из головы, для чего читал романтическую прозу Натаниэла Готторна.
Наконец, после обязательных слов о том, что шахматный матч служит вкладом в дело разрядки между СССР и США, игра началась. Нигро отметил не без лестной для себя гордости, что его протеже неотступно смотрел на сцену, впитывая все детали происходящего.
Понимал ли Бобби всю политическую подоплеку матча? Вздымалось ли чувство патриотизма у него в груди, и желал ли он победы всем сердцем своей команде? Хотел ли он – или мечтал – когда-нибудь взойти на такую сцену участником матча против лучших игроков планеты? Он никогда не упоминал об этом матче, но вероятнее всего, что ответом, во всяком случае, на второй вопрос, будет «да».
Помимо самих партий, за которыми Бобби следил безотрывно, он примечал и другие вещи: любители шахмат собирались в коридорах и комнатах отеля, где они обсуждали и анализировали партии; шахматные книги и портативные шахматы для экспресс-анализа; зрители покидавшие свои места лишь на короткое время, чтобы купить бутерброд с тунцом или ветчиной и сыром у стойки в небольшом холле. Когда в зале Бобби заметил Ройбена Файна, возможно, второго по силе игрока в США, он заволновался, поскольку шахматные книги Файна были для него своего рода библией. Д-р Файн не играл за команду США, – он отошел от шахмат в 1948 году. Но на сцене присутствовал д-р Макс Павей – тот самый, с кем играл Бобби в сеансе три года назад – готовый играть за свою страну.
Когда Нигро представил своего протеже писателю Мюррею Шумаху из «Нью-Йорк Таймс», Бобби заробел и лишь смотрел на свои ботинки. Аллен Кауфман, шахматный мастер, также впервые встретил Бобби в этот день и через полвека вспоминал: «Он показался мне приятным малым, несколько стеснительным. Тогда мне и в голову прийти не могло, что я разговариваю с будущим чемпионом мира». На следующий день Шумах написал в юмористическом ключе о собравшихся на матч: «Шахматные зрители напоминают болельщиков “Доджер” с ларингитом – мужчины буйного нрава, но с приглушенными голосами».
Ну, не совсем уж приглушенными. По мере того,