И всё уже удалено…
– Ерунда, на сервере осталось. Сейчас будем оформлять. – блокировал светлый, почти безликий и более затравленный из двоих, которого мой встроенный природой «рентген» художника-портретиста определил, как парня из неблагополучной среды, перевоспитанного по спартанским методикам одного известного городу сообщества.
Страх, как рукой сняло. Эта отгадка возмутила до глубины души, ведь я и его шефов обвиняла в нашей с мамой гибели. Их люди прикрывали безнаказанную расправу надо мной и развал дела год назад, а потом такая же серая бесчеловечная физиономия, представившаяся инспектором Следственного Комитета России Сергеевым, нагло завернула меня в Москве с заявлением. Этот последний облом был ровно за два месяца до скоропостижной смерти мамы в доме ветеранов внешней разведки, что дырявился насквозь и сотрясался от бойни перфораторами дальше.
– Круто получается! – невесело улыбнулась я, рассуждая вслух, – Выходит, когда человек, на которого было совершено заказное нападение обращается лично к вам в главк за защитой, вы не реагируете. Напомнить? Я все структуры обошла и в Администрации Президента была! Настоящее преступление в публичном месте, видео избиения меня с угрозой убийства было залито в интернет. Следкомом отказано, а тут нет вообще состава… Как так! Вас кто прислал?!
– Успокойтесь! Никто пока вас не обвиняет. – переменился более нейтральный брюнет и жестом оставив безликого, вывел меня, пока я не договорилась до лишнего, из палаты в больничный коридор, – Это формальность, по сигналу Скорой и полиции должны были проверить обстоятельства. Тут ещё ваша подростковая дурь в интернете. Вот бланк, пиши здесь и здесь, коротко свои показания. Как там с окном, с котом дело было… Здесь подписывай, потом разберёмся. Больше так не делай! Поправляйся!
Словно обухом пришибленная я вернулась в палату через десять минут. Весёлая сестра-хозяйка, полная, с румянцем и белыми кудряшками, уже раздала бутерброды с сыром и чай. Я присела на край кровати и устремила взгляд в небесную даль, пережёвывая привычное горько-гнилое чувство предательства, когда тебя снова сдают с потрохами, когда виновные судят жертв. Кусок в горло не лез. Боже, зачем же я осталась?
Как же я была благодарна Кире, которая мудро не приставала с расспросами, хотя хмурое удивление так и отразилось на лице. И недоверие, конечно. Чужим, всем кроме безразличных оглушённых старух, было и со стороны теперь ясно, что правды я не сказала, но трагичный надлом, измотанность и отчаяние отпечаталось на лице и через мою наносную маску. Людям таких ситуаций, как правило не понять, пока сами в них не окажутся. Когда преступная долбёжка и правовая анархия подводит к черте, толкает из бессмысленной жизни в обрыв, ты принимаешь смерть, как спасение, но слышишь за спиной ликование фактических убийц. Они ставили именно на такой исход, ни один год добивались, как маньяки, решившие сэкономить на патронах