и группу людей в чёрных одеждах. А на грузовике стоял закрытый гроб, накрытый сверху бархатным покрывалом с золотой вышивкой. Я не помню, был ли на бархате вышитый Маген Давид[34]. Может быть, стоя на тротуаре, я не могла видеть его посреди покрывала. Но, вспоминая об этом сейчас, я должна сказать, что были времена в СССР, когда любое использование или причастие к использованию Маген Давида было противозаконным и потому опасным делом[35].
На этих похоронах не было знакомой мелодии рыдающего оркестра, не было привычного ажиотажа возбуждённой толпы, выбегающей на зрелище изо всех парадных и ворот. Лишь несколько прохожих остановились, наблюдая, как и я, печальную процессию. Вдруг рядом раздался женский голос:
– Ну и похороны! Неужели не могли нанять оркестр!?
– О чём вы говорите?! – авторитетно возразила другая женщина. – Я их хорошо знаю. Они живут в одном доме со мной. В десятом номере. Евреи-богачи! Как вам это нравится? Уверена, они просто поскупились! Для матери поскупились! Стыд-то какой!
Женщины, идущие за гробом, шли, не поднимая глаз, не слыша реплик, идущих с тротуара. Чёрные платки прикрывали их лица, погружённые в свои, только им известные мысли. Но когда они прошли мимо и сделали шаг-другой от меня, одна женская головка вдруг повернулась в мою сторону. Я с удивлением узнала в ней Милочкину маму Риту Михайловну. Её усталые печальные глаза встретились с моими, и она негромко сказала:
– Моя мамочка, – и опять вернулась к своей печальной действительности.
Я долго смотрела им вслед на их молчаливое шествие и на покрытый бархатом гроб. Мне приходилось не раз бывать у Милочки дома, и я не сказала бы, что они были стеснены в средствах. Жили они красиво. Как говорили в Одессе, «была у них квартира и было у них в квартире». Кроме того, в семье Милочки жила женщина по имени Удя, которая во время войны потеряла всех своих близких, и которая нашла родственное тепло и приют у них в доме. Уже одно это было ярким свидетельством щедрости, доброты и глубокой человеческой порядочности, царившей у них в доме. Оно заключалось в умении ДАВАТЬ в противовес понятию БРАТЬ.
Мне, тринадцатилетней девочке, с головкой, занятой заботой о новых туфельках, пока тоже не было суждено понять сути еврейских традиций. Не знала я тогда, что душа человека, покинувшая тело, глубоко страдает, видя со стороны физическую оболочку своего бездыханного тела, и переживает глубокое смущение, неловкость и стыд от того, каким беззащитным и немощным оно выглядит теперь. Именно поэтому и гроб должен быть закрыт, и грохот оркестра неуместен.
ДУША должна быть красивой, а не тело. Красота души – это то, каким был человек при жизни, его поступки и его качества, которые в день похорон уже невозможно изменить и приукрасить. Это то, за что мы любим и уважаем человека ещё при жизни и воздаём ему почести, провожая в последний путь.
Софья Борисовна (так звали Милочкину бабушку) была невысокая, кареглазая, мудрая старушка, воспитанная в старых традициях