одобрительно кивнул.
– Аллах наградил тебя светлым умом, ханум, ты права. Когда шахзаде освободит от русских Гурджистан и создаст царство грузин и армян, царем может стать только Александр. Я тоже сделаю ему подарок – земли на границе с Карабахом. Ибо мы должны уже теперь оказывать ему царственные почести. Да, – вслух размышлял шах, – Александр всегда будет мне предан, ибо лишь силой персидского оружия сможет удержаться на троне! Мудрость подсказала моему сыну Аббас-Мирзе дать Александру в жены знатную армянку, чтобы Эчмиадзин и армяне признали его царем над армянами.
– Вот поэтому я так старательно выбираю подарки, – ответила Агабеим, обрадовавшись, что ее супруг соблаговолил все же признать достоинства Аббас-Мирзы, – а Манучехр-хан велел отправить в Ереван от имени шахского двора несколько тюков гилянского шелка и кружева.
Еще более довольный тем, что Манучехр-хан, управлявший делами Гилянской провинции, взял на себя столь обременительные расходы, шах совершенно расслабился.
– А это кому ты готовишь подарок, моя ханум? – спросил он, взглянув на шкатулку более скромную, но не менее изящную.
– Подарок одной красивой молодой армянке из Тебриза, чью свадьбу я устроила год назад, – улыбнулась Агабеим-ага, – этой зимой она родила сына, а теперь прислала мне его портрет, собственноручно ею написанный. Если повелитель желает взглянуть… – она подала ему небольшой лист бумаги, на котором любящая рука матери изобразила крохотного улыбающегося мальчика.
Повелитель, как знала Агабеим, относится к живописи с чрезвычайным интересом. Фетх-Али-шах, превыше всего на свете ценивший свою красоту, стремился окружить себя собственными портретами, на которых непременно должно было быть изображено главное его достоинство – самая длинная и роскошная в Иране борода. Примеру повелителя следовали знатные ханы, желавшие увековечить свой образ на полотне, и даже улемы. Спорный вопрос о том, дозволено ли Аллахом изображать живых людей, уже давно никем не поднимался, и многочисленные живописцы в надежде заработать приезжали в Тегеран со всех сторон света. Среди них крайне редко попадались настоящие мастера, но, изображая, они умели польстить, поэтому непривередливые заказчики обычно бывали довольны. Но теперь шах, разглядывая рисунок с видом знатока живописи, неожиданно ощутил странное чувство.
– Удивительно, – пробормотал он, – я не думал, что женщина может так выразительно изобразить лицо и улыбку, даже если это лицо и улыбка ребенка! Хотя, признаю, на коврах, вытканных женскими руками, картины и узоры порою великолепны. Какая жалость – будь художник мужчиной, я заказал бы ему свой портрет. Скажи, ханум, какова из себя эта женщина? Она также хороша, как рождаемые ее рукой линии?
– Повелитель прав, она действительно очень красива, – согласилась Агабеим-ага.
– Также красива, как моя Тавус?
Агабеим старалась в беседах с другими не упоминать