воочию мой дед.
– Милорд, будьте более почтительны к нашему воплощенному божеству! – не по чину возмутился советник. – Он не обязан показываться Вам, но он все слышит, я уверен. И его заступничество нам понадобится.
– Да хоть чье-то! Лишь бы война не затянулась.
«Двенадцатый Проклятый? Милостив? Бред какой-то! Они поклоняются ему, как… как божеству!» – обескуражено охнул Рехи, все чувства смешались, закипая и путаясь.
И еще этот извечный надоедливый голос заунывно напевал:
«Во сне пришло начало той войны,
После которой потускнели сны.
Перепахал народы крыльев взмах.
Остался черным вестником лишь прах:
Так черный ворон перья разбросал,
Весь мир сгорел, пожрал его пожар.
На судьбах шрам, истлела доброта.
И все иначе было, но когда?
Неужто не терзали грубо плоть?
И тягу разрушать как побороть?
Склевало память воронье войны,
Мир окровавлен, он не видит сны».
Опять этот «голос» крутил старые воспоминания, обучал ненужным ныне словам. Кому, спрашивается, интересны барельефы? Фонтаны? Фламинго? Особенно когда вокруг только вонь, кровь и голод пополам со злобой и вечной борьбой.
Лица короля и советника плавились, рассыпались хлопьями пепла, их сметал огненный смерч. И не только их: рушились города, сравнивались с землей крепости. Предстало целое поле брани, но без победителей и побежденных, ибо все корчилось в агонии от огня и застывало пепелищем смерти. Все поглощал ненасытный пламень, превращавший сады в пустоши, а людей – в обугленные кости или зыбкий прах. Ужас умирания взревел оглушительным воплем, последним стоном.
Легкое парение призраком прекратилось. Сначала обрушились жгучая боль в левом боку и ломота в запястьях, потом звон в ушах, и еще зачесалась рана на затылке. От неожиданности с губ сорвался слабый стон, хотя и оставаться в дивном старом мире совсем не хотелось. В обреченном мире хорошо лишь тем, кто еще надеется избежать конца. Рехи-то помнил четко: все умирает, все неизбежно распадается пеплом и тленом. Только кому-то роют могилу поглубже, кто-то сгорает, кого-то съедают ящеры, а кого-то – людоеды.
Вот к ним Рехи и попал, обнаружив себя привязанным к грязному столбу. По неестественно выгнутой спине ползали мурашки боли и холода от прикосновения местами скользкого, местами заскорузлого материала – то ли дерева, то ли металла. Зрение не прояснялось, но вокруг сновали силуэты, чуткий слух доносил отрывистые реплики:
– Пусть мясо посидит до возвращения охотников.
– Но мы его поймали! И мы голодны! – вопил кто-то. Их отгоняла бесформенно-толстая женщина, потрясавшая седыми космами, наверное, одна из жен лучшего воина племени – вождя. Хотя у людоедов, может, и по-другому было заведено.
– Это их право освежевать добычу, – возражал решительный голос.
– Нет, традиции нарушать нельзя. Эльфа может освежевать только опытный