образин, с которыми я должен нянчиться, пока не избавлюсь от них.
Его хорошее настроение улетучилось вместе с надеждой получить обратно золотые застежки.
Это время уже не за горами, думала я, посасывая стебелек травы. Наш разговор произошел довольно давно, но отец по-прежнему считал, что он с нами нянчится. Он не замечал, что Данди практически кормит нас. Что без меня он не смог бы объезжать тех лошадей, которых он готовил на продажу. Он был отъявленным эгоистом, и притом очень глупым.
Я предчувствовала, что Данди кончит на панели. Это светилось в ее бесстыжих черных глазах. Если бы мы жили в настоящей цыганской семье, ее бы рано выдали замуж и муж и дети удержали бы ее. А здесь с нами никого не было. Отцу было безразлично, что с нами будет. Займа только хохотала, говоря, что к шестнадцати годам Данди уже попадет на улицу. Но я поклялась, что этого никогда не случится. И уберегу ее я.
Плохо, что это совсем не пугало Данди. Она была тщеславная и привязчивая. Она думала, что это означает хорошие наряды, танцы, внимание мужчин. Она прямо не могла дождаться, когда вырастет, и всякий раз, когда мы переодевались или купались, она допытывалась у меня, не стала ли ее грудь больше и привлекательнее. Данди смотрела на жизнь смеющимися ленивыми глазами и не ждала от нее ничего дурного. А я, которая встречала проституток в Саутгемптоне и в Портсмуте и замечала страшные язвы на губах и пустоту во взглядах, – я скорей предпочла бы видеть Данди воровкой и попрошайкой, какой она сейчас была, чем проституткой.
– Ты так говоришь, потому что не переносишь, чтобы к тебе прикасались, – лениво говорила мне Данди, пока наш фургон медленно катился по дороге в Солсбери на ярмарку. – Ты такая же, как твои дикие пони. Я единственный человек, которого ты можешь выносить рядом с собой, и даже мне ты не позволяешь заплетать твои волосы.
– Мне это не нравится, – объяснила я. – Я терпеть не могу, когда отец сажает меня на колени, если он пьян. Или когда ребенок Займы трогает меня. Меня начинает бить дрожь. И я ненавижу быть в толпе. Я люблю, когда рядом никого нет.
– А я как кошка, – призналась Данди. – Я люблю, когда меня гладят. Я даже против отца не возражаю. Прошлой ночью он дал мне полпенни.
– А мне он никогда ничего не дает, – с раздражением пожаловалась я. – Хоть без меня он никогда бы не продал эту лошадь.
– Как ты думаешь, этот пони сбросит дочку фермера? – со смешком в голосе поинтересовалась Данди.
– Похоже на то, – безразлично ответила я. – Если бы папаша не был идиотом, он бы увидел, что я едва справляюсь с лошадью, и то только потому, что она чертовски устала.
– Будем надеяться, что будущая хозяйка лошади отличный наездник, – сказала Данди.
Мы немного помолчали. В тишине фургона, который еле тащился по грязной дороге, слышно было бормотание отца, разучивающего карточные фокусы, и похрапывание Займы, улегшейся рядом со своим ребенком.
– Может, он даст нам пенни на подарки, – предположила я без особой надежды.
– Я дам тебе пенни, – просияла Данди. – Я стащу